Темные туннели Метро.
Их боялись все, по-другому было нельзя. Точнее,
боялись не самих туннелей, а извечную тьму, которая их заливала.
Здесь, на глубине в несколько десятков метров, темнота была
полноправным хозяином. Сначала люди не замечали этого, ежедневно
спускаясь в метро и погружаясь в неизменную людскую толчею часа пик
живущего в бешенном темпе мегаполиса. Тогда, до ядерного
Апокалипсиса, все казалось простым и привычным. А зачем
задумываться над простыми вещами? Вполне хватает собственных забот.
В них и проходила вся жизнь под привычное басовитое гудение
метропоезда, яркий белый свет, заливавший платформы, и
специфический, никогда неисчезающий запах – смесь разогретого
машинного масла и старого железа. И не было никакой тьмы. Точнее,
она клубилась по углам, за выступами бетонных тюбингов, там, куда
не доставал яркий свет платформ, и будто ждала своего часа.
Тьма умела ждать.
И этот час наступил, когда огненная
волна ядерного урагана ударила расширяющейся окружностью, сметая
бетонные коробки и зданий и ставя жирную точку на том, что
называлось жизнью во всех смыслах этого слова.
Все, кто остался жив после этого
кошмара и сумели сохранить искру разума, теперь обязательно ставили
предлог «до» или «после».
«До» означало жизнь со всеми ее
чаяниями, надеждами и планами; «после» - медленное угасание глубоко
под землей в темных туннелях Метро.
А вот тьма ожила – наступило ее время.
Теперь она казалась не просто темнотой, а какой-то плотной, почти
физически ощутимой субстанцией. Словно бы мир вокруг залили
непроницаемой черной тушью. И еще темнота обрела голос. Раньше
говорили, что темнота и тишина – родные сестры. Но пришло время, и
одна из них исчезла. Теперь темнота звучала. Здесь, в длинных,
скованных мраком перегонах, никогда не было абсолютно тихо. Шелест
туннельного сквозняка, писк расплодившихся без меры крыс, шорох
осыпавшегося мелким крошевом бетона – все это наполняло
пространство каменной паутины, именуемой метро. Но не только это.
Еще был зов тоннелей. Его еще называли голосом метро. Люди боялись
говорить о нем открыто, это считалось дурной приметой. И лишь
замутив разум дозой некачественного алкоголя местного производства
осмеливались рассказать пару-другую баек о тех, кто ушел во тьму,
повинуясь зову…
Тьма жила. И брала неизменную дань в
виде человеческих жизней.
Это признавали все ныне живущие в
метро, но никто не осмеливался произнести вслух, словно этим самым
расписался бы в собственном бессилии перед ней, неосознанно отдавая
власть над всем сущем тому, что клубилось в длинных перегонах
туннелей.
Вот и сейчас она была совсем рядом –
в тридцати шагах, где луч не слишком мощного прожектора уже
терял силу, превращаясь из мощного, рубящего темноту светового
клинка, в размытый столб света.
Павел Шорохов смотрел в темный зев
туннеля, не отпуская вытертой, рифленой рукояти ручного пулемета.
Холодная сталь оружия успокаивала и придавала сил, светящаяся точка
ночного прицела – уверенности в том, что он сможет остановить любое
кошмарное порождение туннелей.
Но на этот раз дежурство на блокпосту
выдалось спокойное – лишь пару раз в темноте раздавались шаги,
охрана хваталась за оружие, но это оказывались торговцы, следующие
транзитом в Полис. Вот и сейчас, бросив еще один взгляд в темное
жерло тоннеля, Павел повернулся к горевшему в паре шагов костерку.
Небольшое пламя достаточно разгоняло сумрак и делало огороженный
бруствером из мешков с песком участок поста относительно уютным. У
костра, сидя на все тех же мешках, двое охранников увлеченно
резались в карты.
Павел плюхнулся рядом, привалившись к
стене.
- Ну что, Егор, еще не весь боекомплект просадил?- усмехнувшись,
спросил он у взъерошенного парня в затертом военном бушлате,
камуфлированные разводы которого давно вылиняли, отчего одежда
приобрела неопределенный цвет.
