24 мая 2030 года. 18:30
Доктор Август Кейн
Папка выпала из моих трясущихся рук, и я проклял себя за то, что
теряю самообладание. Держи себя в руках, черт подери! Еще не все
кончено! Исследования продолжаются, а значит, бой еще не проигран.
Нам просто надо докопаться до дна кроличьей норы, чтобы разгадать
секрет этого чертова вируса, в конце концов, должно же это дно
где-то быть!
— Кейн! — позвала Кристина.
Я обернулся. Моя жена в белоснежном халате бежала ко мне с
планшетом в руках. Какая же она красивая! Почему-то я так редко
замечал это, практически никогда не делал ей комплиментов, хотя
ведь это было несложно — она работала со мной бок о бок в
лаборатории всю мою карьеру становления как ученого-вирусолога,
начиная с первых парт в университете и заканчивая нынешней
назревающей катастрофой. Но я молчал, уткнувшись в микроскоп и
пробирки с бактериями: мизерными, незначительными и загадочными.
Теперь-то мне ясно, что не туда мой изучающий взор был устремлен.
Вот она, истинная невинная красота — в каждом движении моей жены, в
томном взгляде ее серых глаз, в полете ее длинных кудрявых светлых
волос, развевающихся на ветру, точно флаг дома. Моего дома. Дом,
который вскоре будет уничтожен.
Но не только переливы золота притягивали мое внимание к волосам
жены. Они еще были сальными у корней и взлохмаченными, хотя это
сложно заметить у обладательницы кудрей, но я видел все. Потому что
она, как и все мы — двадцать пять ученых и ассистентов, работавших
над проектом Терра Аустралис (Terra Australis Incognita –
пер.лат. «Неизвестная Южная земля»– так Птолемей
первым описал гипотетическую возможность существования
Антарктиды), уже давно перестала выходить из лаборатории,
наверняка уже несколько дней не принимала душ, довольствуясь
жалкими двумя-тремя часами сна прямо за компьютерами, пичкая себя
тоннами крепкого кофе и шоколадками из автомата. Мы все были
измождены, но даже этой скорости не хватало, чтобы опередить
заражение, которое прогрессировало, как стремительная иммиграция
саранчовых стай.
Мы забыли, что такое дом, два месяца назад, когда стали
поступать сообщения о странных вспышках агрессии среди людей. Когда
мы узнали, что инициаторами в них выступали наши бывшие двадцать
два пациента из антарктической экспедиции, которых мы до этого
наблюдали в нашем центре по контролю заболеваний в Стокгольме на
протяжении трех месяцев, мы побледнели.
Как и предсказывал мой коллега, по совместительству лучший друг
и шафер на свадьбе — Генри, которого я обожаю и ненавижу
одновременно за его необъяснимые и поразительные способности
точного прогнозирования — все шишки попадали в нас. Я до сих пор
ругаю себя за проявленную слабость. Я должен был устоять перед
натиском премьер-министра и тех недалекого ума представителей
корпораций Фармчейн и Сандоз, которые уже заключили контракт с ВОЗ
о начале запуска производства вакцины против нового вируса. Они
сообщили властям всех стран-членов ООН (даже целую конференцию с
фуршетом устроили!) о том, что именно наша лаборатория смогла найти
вакцину против новой заразы и она успешно протестирована. Но это
было вранье! Они сделали заявление, совершенно не вникая в наши
доклады! Мы сообщили о том, что нам удалось ввести болезнь в стадию
стойкой ремиссии, но настоятельно рекомендовали оставить пациентов
под наблюдением на протяжении как минимум полугода, прежде чем
выпускать препараты на рынок.
— Полгода? Вы в своем уме, Август? — возник Альфред Гласс,
генеральный директор Фармчейн — корпорации, занимающей третью часть
фармацевтического рынка Европы.
Это был необъятных размеров мужчина с нависающим над коленями
животом и грузным многоэтажным подбородком, из-за которого лицо и
шея соединились в единую часть тела. Черные локоны искусственных
волос, зачесанные набок, чтобы скрыть лысину, еще ярче подчеркивали
последнюю стадию сахарного диабета. А исходивший от него запах
кислятины и ацетона, заставляли задерживать дыхание, когда он
приводил свое потное тело в движение. Сердце щемило от того, что
дорогущие костюмы от Бриони у него были одноразовыми — при всей
своей физиологической омерзительности он отличался нелогично
развитой брезгливостью к многоразовому ношению одежды.
