Пролог
Артём смотрел поверх дула на своего сына.
Шурик, похожий на каменное изваяние, сидел на мусорной куче, посреди битого кирпича и ржавой арматуры. Мальчик сейчас совершенно не походил на его сына. Поджатые к груди ноги, поникшие плечи, уставившиеся в пустоту глаза – просто оболочка без внутреннего содержания.
Как же болела голова! Разбитое лицо саднило, а внутрь черепа словно накидали мельчайших бутылочных осколков, которые при каждой мысли впивались в мозг. Логические цепочки в голове никак не хотели выстраиваться. Плотный туман безразличия пытался окутать сознание.
Артём пошевелился, стараясь принять удобную позицию. Захрустела каменная крошка, больно впиваясь в кожу.
Он только сейчас понял, что вцепился в цевьё до ломоты в пальцах. В груди всё трепетало от возбуждения. Он еле сдерживался. Он хотел выстрелить. Хотел узнать, что произойдёт. Потренироваться перед тем, как начнётся игра.
Артём навёл оружие на точку между бровями ребёнка. Палец, лежащий на спусковом крючке, подрагивал.
Выстрел, боль, и всё. Ничего сложного.
Сзади раздался голос:
– Стреляй.
Глава 1
Артём скучал. Он вяло ковырял вилкой в салате и улыбался. Он чувствовал себя не в своей тарелке, и поэтому улыбка давалась нелегко. Больше всего Артём сейчас хотел оказаться дома, налить в бокал виски, хорошенько засыпать его льдом и подкрасить «Кока-Колой», затем взять «Молодых львов» и на пару часиков уйти в воображаемый мир Ирвина Шоу. Но он был виновником торжества, а потому – приходилось держаться.
Инициатором вечера в ресторане был главный редактор отдела фантастики “Ex Libris” Максим Максимович Родзянко. Это он ввёл традицию отмечать каждую новую книгу Артёма, начиная с третьей – «Гематомы», когда стало понятно, что Артемий Павлович Белозёров выделяется на фоне безликой толпы писателей хоррора и мистики. Тиражи росли, распродавались и допечатывались, а стало быть, повод для небольшого празднества имелся.
На этот раз отмечали успех пятого романа – «Кукловод», который уже вовсю расхватывали в магазинах. Максим Максимович, которого из-за имени, отчества и полковничьей внешности за глаза называли Штирлицем, рассказывал, как Артемий Павлович попал к ним в издательство в качестве молодого неоперившегося графомана.
– Вот вы думаете, он, скромняга, лишнего слова не скажет? Как в том анекдоте про мальчика, который заговорил только в шесть лет, попросил у мамы солонку. Мама в шоке, спрашивает: «Сынок, почему же ты всё время молчал?» А сынок, значит, и говорит: «Да как-то сказать было нечего!»
Главный редактор заржал, словно сам не слышал ничего смешнее. Компания заулыбалась, но скорее не из-за анекдота, а из-за довольного вида главреда. Артём усилием воли удерживал губы в приподнятом состоянии, раздражённо костеря про себя солдафона Родзянко за то, что тот постоянно ставит его в неудобное положение.
– Так что, думаете, он такой? Хрен вам.
Максим Максимович никогда не лез в карман за красивым и эстетичным словцом, а рубил прямолинейно, по-полковничьи грубо.
– После его звонков у меня уши горели от трубки. Он выяснил все, понимаете, все номера, по которым меня можно достать, и, поверьте, он меня действительно достал.
Компания сидела за круглым столом в углу полупустого ресторана. Ленивыми медузами перемещались по паркету вишнёвого цвета официанты, словно решившие немного отдохнуть перед пятничным авралом. Из-под потолка на обшитые деревянными панелями стены разливали мягкий жёлтый свет массивные люстры. С репродукций на стенах, если бы нарисованное вдруг ожило, вылилось бы, наверное, целое море. Боголюбов, Гриценко и, конечно же, Айвазовский – владельцы ресторана явно были под впечатлением от работ русских маринистов. Всё здесь неспешно текло, переливалось и скользило, создавая ощущение уюта. Но Артём чувствовал лишь раздражение и скуку. Он бы с удовольствием променял здешнюю умиротворённость на покой своей игровой комнаты.
