Кручу бокал с игристым в руках и
безжалостно кусаю губу. Надо было дома остаться. Придумать
что-нибудь. Голова, давление, зуб, в конце концов… Когда немного за
тридцать, то ни у кого даже сомнений не возникнет в правдивости
этой отмазки.
Надо было именно так и поступить. И
не пришлось бы вот так сидеть. Вроде и не одна, но в полном
одиночестве.
Еще и Ритка не пришла. А я
рассчитывала на ее общество.
Вздох сожаления невольно
вырывается.
Разглядываю устало когда-то молодых
активных и улыбчивых ребят. Сейчас же это взрослые люди. Кто
располнел, кто очки надел. У кого-то семеро по лавкам, кто-то
живностью обзавелся. У одних съемное жилье, у других покупка
второй-третьей недвижимости. Кто-то в бизнесе шарит, а кто-то, вон,
как Леха Агапкин, квасит. Хотя наврал всем с три короба, что все у
него хорошо. Да вот только в нашем небольшом городке ничего не
утаить. Жена ушла, детей забрала. Из-за этого и пьет. А жаль парня.
Ведь отличником был.
Эх… проза жизни.
Снова окидываю присутствующих
скучающим взглядом.
Грустно.
– А Горецкий-то где? – кто-то
все-таки вспоминает про общего одноклассника.
Давлюсь, не вовремя сделав
глоток.
– Ну ты чего? – раздается рядом
голос мужа. – Постучать по спине?
– Нет, – прочищаю горло. – Все
хорошо.
– Климовы?
Вместе с Димой поворачиваемся на
голос.
– Вы же дружили, – не отстает Катя
Симонова. Это теперь не Катька-вертихвостка, а Екатерина
Дмитриевна. По-другому и язык не повернется назвать.
Смотрю на нее и удивляюсь, как с
годами меняются люди. Была ведь одной из первых красавиц в школе.
Стройная блондинка, на которую залипали практически все парни. А
теперь вот… расползлась после третьих родов, я ее и не узнала,
когда увидела.
– И что? Он уехал, черт знает когда.
С тех пор и не общались, – безразлично отвечает Дима.
Да… а Катька сохла по Горецкому. Как
и многие другие.
Вздыхаю.
– Да и откуда ему знать о встрече? –
басит Щукин.
Это надо было так раскачаться?
Щупленький был. Санек. А теперь вон – не мужик, а медведь.
– А я ему писал, кстати. Нашел в
соцсетях. Обещал приехать, – Маркин поглядывает на часы и пожимает
плечами. – Может, не смог, – хмыкает и пожимает плечами. – Видели
бы вы, как он изменился, – усмехается, стреляя взглядом в
Симонову.
Та прищурилась и отвернулась.
От того, что Горецкий может здесь
появиться, становится волнительно. Захотелось убежать в уборную,
чтобы привести себя в порядок. Но тут же себя одергиваю. Глупости
какие в голову лезут из-за играющих пузырьков в бокале.
Дура!
Закусываю щеку изнутри, чтобы
отогнать непрошеные мысли.
Народ отвлекается наконец на общую
тему, снова окунаясь в воспоминания.
Лидия Сергеевна, наш классный
руководитель, раскрыла фотоальбом нашего класса. Подбираемся с
Димой ближе к толпе, разглядывающих старые снимки.
– Смотри, Янка, – толкает меня в бок
Маша. – Ты совсем не изменилась. Такая же худющая.
– Да ладно, – влезает муж. – Где
надо округлилось, – целует меня в висок.
– Ой, заступничек, – фыркает
одноклассница.
– Всем добрый вечер, – в гомон
голосов врывается мужской.
Все отрываются от фотографий. И на
мгновение повисает тишина.
– Опа, какие люди и без охраны, –
чей-то голос из парней.
Кто-то присвистывает.
А я не хочу смотреть на него. Боюсь.
Не его, нет. Своих ощущений. Но делать нечего.
Поднимаю взгляд и замираю.
Влад изменился. Возмужал. Очень. Был
привлекательным, но худым и высоким, сейчас же вообще…он из той
породы мужчин, кого возраст только красит.
Злюсь на него.
На себя.
Сколько прошло? Шестнадцать лет.
Отрываю взгляд, оглядывая
присутствующих.
К нему подходят парни… “Девочки”
захлопали ресницами, утяжеленными накладными, длинными до
неприличия. Вздыхают.
Да, Горецкий разительно отличается
от остальных. В основном парни обзавелись личными “подушками
безопасности” в виде животов-животиков. Даже Димка слегка
раздобрел. Но этого не сказать про Влада. На зависть
присутствующим.
