Пруд белых лилий

МОСКВА • САМОКАТ

Раздался заунывный гудок, и из трубы парохода вырвалось облако черного дыма. Отдали швартовы, подняли на борт мостки. Пароход развернулся, отчалил от пристани и поплыл прочь из гавани.

Штеффи стояла на корме и махала рукой. С пристани ей махали в ответ Нелли, тетя Альма, малыши и Вера. Вчера вечером Штеффи попрощалась с дядей Эвертом, провожая его в море. Через пару дней он вернется с уловом, но ее уже не будет на острове.

Люди на пристани казались все меньше и меньше. Вскоре Штеффи уже с трудом различала их. Напоследок она увидела, как сверкнули на солнце медно-рыжие волосы Веры.

– Проходи и садись, – сказала тетя Марта. – Угольный дым запачкает одежду.

Она стряхнула несуществующую пыль с рукава светлого плаща и первой вошла в пассажирский салон. Ее соломенная шляпка плотно сидела на затылке, волосы собраны в пучок.

Тетя Марта нарядно оделась, провожая Штеффи в Гётеборг, где той во время учебы предстояло жить в семье доктора на полном пансионе. Один выходной в месяц и каникулы Штеффи будет проводить на острове у тети Марты с дядей Эвертом. Так решено.

Воздух в салоне был неподвижен. Стояла духота. Штеффи обмахивалась старой газетой, забытой кем-то на скамье. Но тетя Марта сидела прямо и неподвижно, пальто застегнуто на все пуговицы, на шее аккуратно завязан платок.

Рядом со Штеффи стояла дорожная сумка. В ней лежало почти все ее имущество: одежда, книги, дневник, фотографии мамы с папой. Лишь видавший виды плюшевый мишка остался в мансарде дома тети Марты и дяди Эверта. Штеффи уже не маленькая, ей исполнилось тринадцать.

В гетеборгской школе она станет называть себя «Стефания». По-взрослому и романтично, не то что ее детское уменьшительное имя. Свен тоже звал ее Стефанией. Скоро они встретятся.

– Меня зовут Стефания, – тихонько пробормотала Штеффи.

– Что ты сказала?

– Ничего.

– Не надо бояться, – сказала тетя Марта. – Ты не хуже других, помни об этом. А кое в чем – даже лучше.

Тетя Марта не из тех, кто щедр на похвалы, или, как она говорила, льстит. Слышать от нее такое было очень непривычно.

– Тетя Марта! – сказала Штеффи.

– Да?

– Тетя Марта, вы когда-нибудь жалели, что взяли меня?

Тетя Марта удивилась:

– Жалела? Это был правильный поступок. О таком не жалеют.

– Но разве вам не хотелось, чтобы вам достался другой ребенок, лучше, чем я?

Тут произошло кое-что еще более неожиданное. Тетя Марта рассмеялась:

– Странные у тебя мысли, девочка. Я даже никогда не задумывалась об этом. Не спорю, ты наделала много глупостей, но ничего такого, чего ни Бог, ни я не смогли бы тебе простить.

«Кто же строже, – подумала Штеффи, – тетя Марта или ее Бог? Думает ли Бог всегда, как тетя Марта, или наоборот?»

Пароход держал курс прямо вперед, меж голых скалистых островков и шхер. Далеко позади все еще виднелся берег.

Год назад Штеффи и ее младшая сестра Нелли совершили плавание в обратном направлении – из Гётеборга на остров. Это был последний этап их долгого путешествия из дома. Мама с папой остались в Вене. В Швеции принимали еврейских детей-беженцев, но не взрослых. Так решило правительство.

В тот раз Штеффи уезжала от всего, что знала, и всего, что ей нравилось, к чужим людям в чужую страну с чужим языком. «Здесь только море и камни, – писала она в первом письме, которое так и не отправила. – Здесь я не смогу жить».

В этот раз никто не принуждал ее уезжать. Она сама захотела. Продолжить учебу, быть студенткой, учиться в университете и стать врачом, как папа. Штеффи мечтала об этом с тех пор, как себя помнила. Правда, тогда она думала, что это произойдет дома, в Вене.

Теперь она снова отправилась в путь, от тети Марты и дяди Эверта, от Веры, с которой наконец подружилась, от Нелли, оставшейся на острове с тетей Альмой и ее семьей. Штеффи стало страшно, вдруг она никогда больше не почувствует себя по-настоящему дома? Вдруг ей всегда придется скитаться?