Если хотите знать, ноябрь – самый отвратительный месяц из всех
существующих. Кому вообще хочется жить в ноябре? Все серое,
грязное, грустное. Рукой пошевелить и то сложно, не говоря уже о
том, чтобы улыбнуться.
Вот и сейчас я сижу на лавочке и мрачно изучаю пятиэтажку
напротив, через пруд от меня. Словно специально, рассветное солнце
нехотя выглядывает из-за домов и окрашивает в ярко-желтый цвет один
единственный балкон. Но на фоне потертой стены и других уставших
окон, этот балкон смотрится скорее нелепо, как золотой зуб во рту у
цыганки.
Верчу крупное железное кольцо на озябшем тонком пальце и
отодвигаю руку подальше, чтобы взглянуть на украшение. Там написано
«sad but sexy», и оно мне очень нравится. Я посмотрела потом в
интернете и, у меня чуть глаз не выпал от того, сколько оно стоит.
Не знаю, сколько Сашке пришлось работать, чтобы сделать мне такой
подарок. Зато теперь, каждый раз, когда смотрю на руку, мне
становится тепло от мысли, что друг меня настолько любит и
ценит.
Убираю руки в карманы куртки и передергиваю плечами. Холодно и
зябко сегодня. Ноябрь, чтоб его.
- Привет, Булка, - слышу низкий голос справа.
- Привет, Сань.
Голос у него сломался очень рано, еще лет в одиннадцать. Но вот
таким, чуть ленивым, он был всегда. С детства говорил так, как
будто через силу.
- Что случилось? – он присаживается рядом со мной. Только не на
скамейку. Он садится на поручень, а ноги ставит рядом со мной.
Бросаю на него недовольный взгляд, а потом снова смотрю на дом
напротив.
Говорю:
- Тут люди сидят в чистых куртках.
- А у меня очень чистые ботинки.
- Ага, видела я, где ты ими ходишь.
- В твоем сердечке? – Саня хулигански улыбается и убирает
длинные волосы ото лба назад.
Я саркастически закатываю глаза:
- О да, Чига, люблю тебя, не могу! И твои чистые ботинки.
Он прикладывает одну руку к груди, а другую ко лбу и
страдальчески морщится. Говорит театрально:
- Как бы я хотел услышать эти слова, но без яда в твоем
голосе!
Пока я качаю головой и снова разглядываю золотой балкон в доме
напротив, Саня резко перестраивается. Достает из кармана хрустящий
крафтовый пакет и протягивает мне:
- Держи. Может, настроение поднимет.
Аромат свежей булочки, даже запертой в бумаге, тут же достигает
моего носа. Рот наполняется слюной, а я действительно почти готова
улыбнуться.
Хватаю подарок, разворачиваю и впиваюсь зубами в свежее тесто.
Пережевывая, говорю:
- Спасибо, Чига.
- Да, - ворчит он, - то иди на хрен, то спасибо, Чига. Так что у
тебя случилось?
Сосредоточенно жую, глотаю. Откусываю снова, опять жую, глотаю.
Совершая механические движения, совсем ничего не чувствую. Кроме
сладости теста и корицы. Саша не торопит, достает из кармана пачку
сигарет и вертит в пальцах.
Я наконец говорю:
- Мама беременна.
Всего два слова, но они даются мне катастрофически сложно. Зажав
тремя пальцами остатки булочки, оставшимися двумя снова кручу свое
кольцо. Мир вокруг, и до того серый, приобретает еще более
приглушенные цвета.
Прислушиваясь к себе, понимаю, что мне не больно и не страшно,
как я посчитала сегодня утром, когда только узнала. Не ревностно.
Не беспокойно. Никак. Мне абсолютно никак.
- Ого, - говорит Саша.
Я киваю. Это действительно «ого». А что тут еще скажешь? Снова
кусаю булочку. Моя любимая, с корицей. В жизни ничего вкуснее не
пробовала.
Я говорю:
- Не переживай. По сути, ничего страшного.
- Поэтому ты сидишь тут уже сорок минут?
- Сань, - говорю вяло, но с претензией на строгость, - не
сорок.
Он прикладывает к моему носу костяшки пальцев:
- Тридцать пять? Нос холодный.
- Значит, здорова, - хмыкаю я.
- Вроде должен быть еще и влажный.
- Сморкнуться тебе в руку?
Саша достает сигарету, прикуривает, глубоко затягивается:
