Влажный воздух додзё, пропитанный запахом дерева, пота и отголосками тысяч ударов, всегда был для Акиры Танака домом. Здесь, на жестком полу, каждый выдох становился медитацией, каждый удар синаем – молитвой. Ему было двадцать пять, и вся его жизнь, казалось, была выкована в этом священном пространстве. Он не был просто спортсменом; он был адептом Пути Меча, Кендо – искусства, что требовало не только физической силы, но и абсолютного контроля над разумом и духом.
Мусин. Дзансин. Киай. Не просто слова, а состояния бытия. Мусин – разум без разума, интуитивная реакция, не обремененная мыслью. Дзансин – остающийся разум, полная осознанность после совершенного действия, готовность к следующему моменту. Киай – слияние духа, энергии и голоса в едином, пронзительном крике, что сбивал с толку противников и концентрировал волю. Акира жил этими принципами. Он тренировался не ради побед, хотя и был чемпионом; он тренировался ради совершенствования духа, ради чистоты и ясности. Его синай, бамбуковый меч, был продолжением его души, легкий, но несущий в себе вес столетий традиции.
Но порой даже самый чистый путь пересекается с хаосом повседневности.
Это был обычный вечер. Акира шел домой после очередной изнурительной тренировки, погруженный в мысли о маай – интервале, дистанции, которую он чувствовал кожей, интуитивно, даже в шумном городском потоке. Внезапно гармония была разорвана.
Визг тормозов. Крик. Мгновение, застывшее в воздухе. Из переулка выскочил грузовик, потерявший управление, несшийся прямо на пешеходный переход, где, застыв от ужаса, стоял маленький ребенок. Тело Акиры среагировало быстрее мысли. Ни секунды колебаний, ни капли страха. Это был Мусин в его чистейшем проявлении – незамедлительное, безусловное действие. Он сделал шаг, затем еще один, его ноги двигались с той же отточенной точностью, что и на татами. Он толкнул ребенка прочь, изо всех сил, в последний миг, словно выполняя самый важный в своей жизни кири-каеши.
Затем последовал оглушительный удар, раздавивший звук, свет и само понятие бытия. Это был не удар синая, не удар противника в додзё. Это был удар, растворяющий его мир.
Темнота. Не пустота, но отсутствие всего. Не боль, не страх, лишь странное, почти приятное ощущение распада. Словно его сознание, его Ки, его Суть – медленно растворялись в чём-то необъятном, не имеющем границ. Его жизненная энергия, годами культивируемая и оттачиваемая, теперь свободно текла, не привязанная к плоти. Он был небом, он был ветром, он был ничего.
Но даже в этом небытии, принципы Кендо держались за него. Дзансин – остающийся разум – не позволял ему полностью исчезнуть. Его дисциплина, его несгибаемая воля, его чистый дух, выкованный годами тренировок, стали якорем в этом океане забвения.
И затем – не тьма. И не свет. Запахи, которых он никогда не знал. Земли, хвои, чего-то дикого и необузданного. Звуки, которых никогда не слышал. Шелест листвы, отличный от японских деревьев. Низкий рык, отдаленный, но хищный. Тяжесть на теле, но не знакомая тяжесть хакамы или доспехов кендо. Он открыл глаза. Над ним простиралось чужое небо, звезды которого складывались в незнакомые созвездия. Под ним – жесткая, влажная земля, пахнущая диким лесом.
Закат одного мира. Рассвет другого. И зов меча, который он больше не держал в руках, но чувствовал в каждом атоме своего возрождённого духа.
