Глава 1
Её следы – глубокие, нежные, словно хрупкая печать на земле – стягивались в жадных объятиях волн, исчезая, как будто их никогда и не было. Море здесь не умело ласкать: оно дышало солью и горечью, говорило языком памяти и боли. Поверхность воды лгала – гладкая, почти мирная, она скрывала под собой спрессованные бури. Такие же, что хранились и в её сердце. Словно тайные письма, которые никто никогда не откроет и не прочтёт.
Мира давно не выбиралась так далеко. Не в командировку, не ради дел или привычного бегства под благовидным предлогом. Сегодня она просто шла. Без цели, без конечной точки, будто в самом слове «вперёд» было больше надежды, чем смысла.
Холодный, влажный песок, прилипал к босым ступням, как будто сам берег хотел удержать её, уберечь от той жизни, от которой она так хотела сбежать. И странное дело – впервые за многие месяцы, а может и годы, ей было почти приятно, что кто-то или что-то хочет её оставить. Время потеряло очертания – оно размазалось, как след пальца на запотевшем стекле: остались лишь туманные контуры того, что когда-то было важным.
Город остался позади – шумный, липкий, как плохо смытое масло, с вездесущими огнями и повсеместным притворством. Там слишком много говорили и слишком мало действовали. Переезд сюда, в старый прибрежный посёлок, не был актом храбрости. Это было решение человека, который устал держать фасад. Она сбежала. И не пыталась оправдать себя. Иногда побег – единственное, что остаётся, когда стены сжимаются, а доверие рвётся, как тонкая ткань, под острыми ножами тех, кто должен был хранить твои тайны.
Ветер налетал резкими, почти грубыми порывами, ударяя по телу, как строгий учитель. Тонкая ткань её рубашки прилипала к коже, рисуя её силуэт, но Мира не дрожала. Холод был её старым знакомым. Сосед, которого не выселить и не убедить уйти. Он был здесь до неё и останется после, как память о чужой боли в собственной крови.
Мира была психологом. И, признаться, хорошим. Люди доверяли ей свои тайны, вытаскивали из глубин души то, чего стыдились признать даже себе. Она слушала, анализировала, собирала их боль, как стеклянные осколки, стараясь не порезаться. В какой-то момент эта способность приносила ей странное ощущение власти – не радостной, но тяжёлой, как обязательство хранить чужие жизни на ладони, не роняя ни одной. Но сейчас она не хотела быть собирателем. Не хотела раскладывать эмоции по полочкам, ставить диагнозы страхам и придумывать стратегии борьбы с тревогой. Она хотела лишь помолчать.
Солнце поднималось, но не согревало. Свет был, тепла не было – как и в её последних отношениях. Игорь умел обнимать так, будто обнимает кого-то другого. Смотрел в глаза, но на деле – сквозь. Он был идеальным в глазах друзей: успешный, уверенный, надёжный. И пугающим, наедине, без своей общественной маски. Его голос никогда не повышался – он ломал тишину, как стекло: тихо, хладнокровно. Он не бил руками. Он бил словами. Он умел внушать вину так, что ты начинал сам себя ненавидеть.
– Я делаю это ради нас, – говорил он, заглядывая в её телефон. – Ты же знаешь, я просто переживаю.
Его забота душила, как обвязанный вокруг шеи шарф. Постепенно Мира перестала улыбаться, перестала спорить, перестала дышать свободно. Она закрылась. Её жизнь стала похожа на квартиру, где давно никто не живёт: закрытые окна, пыльные полки, мебель, которую не выбросить – слишком знакомая, слишком тяжёлая. И самое страшное – привычная.
Здесь, на берегу, она ощущала себя почти настоящей. Не полностью – её подлинное «я» ещё где-то под грудой обломков, мусора из обид, усталости и боли. Но ветер хотя бы не врал. У него не было любимчиков или скрытых мотивов. Все для него были одинаково безразличны.
