Последние Архитекторы
Воздух в заповеднике Уайпапа-Пойнт был пьянящим коктейлем из соли, влажной земли и сладкого, почти приторного аромата цветущего новозеландского льна. Нетронутый уголок Южного острова, святилище, столь яростно оберегаемое законом и географией, что на его пляжах тюленей было больше, чем людей. Единственными, кто ступал сейчас по этим берегам, были те, кому принадлежало небо над ними и чьё разрешение требовалось кораблю, чтобы хотя бы войти в окружающие воды. На выветренной скамье из плавника, отшлифованной до блеска столетием равнодушных ветров и волн, сидели трое мужчин, которые сообща контролировали значительную часть этого неба и большую часть мира под ним.
Случайному наблюдателю, если бы ему позволили приблизиться на пятьдесят миль, они показались бы просто тремя стариками, иссохшими и немощными, а их кожа напоминала карту, испещрённую морщинами и пигментными пятнами. Однако их истинный возраст был тайной, охраняемой так же ревностно, как пароли к их глобальным финансовым сетям. Все они давно отпраздновали свои сотые дни рождения, и само их существование было свидетельством медицинских технологий такого эксклюзивного уровня, что их с тем же успехом можно было бы считать магией: генная терапия, персональная печать органов и кровотоки, насыщенные нанитами, что вели постоянную, но проигрышную войну со временем.
Артур Стерлинг, британский аристократ, чьё семейное состояние было заложено на менее благовидных аспектах колониальной торговли и с тех пор расцвело в глобальную медиаимперию, тяжело опирался на трость с серебряным набалдашником, вырезанную из бивня мамонта. Его руки, скрюченные особенно упрямой формой артрита, которую не могли полностью унять даже его миллиарды, дрожали, когда он указывал в сторону Тасманова моря.
– Оно насмехается над нами, знаете ли, – прохрипел он. Его голос звучал как сухой шелест старой бумаги, но сочный акцент итонского образования всё ещё цеплялся за слова. – Эта безжалостная, идиотская вечность. Она будет здесь, будет биться об эти же берега, с этим же занудным ритмом, ещё долго после того, как наши имена станут лишь сносками в истории, которую мы сами оплатили.
Напротив него сидел Кендзи Танака, молчаливый патриарх японского технологического конгломерата, определившего цифровую эпоху от полупроводников до мыслящего ИИ. Он едва заметно кивнул. Он сидел совершенно неподвижно, его осанка была стальным стержнем дисциплины, пережившим распад его тела. Его глаза, хоть и затуманенные лёгкой дымкой катаракты, всё ещё хранили пронзительный интеллект.
– Мой дед был ловцом жемчуга в заливе Аго, – мягко произнёс он. Его английский был точным и взвешенным – скальпель хирурга против цветистой прозы Артура. – Он говорил мне, что океан хранит память мира. Он помнит каждую жизнь, каждую смерть. Боюсь, нас он будет помнить недобрым словом, Артур. Он будет помнить нефть, которую мы пролили, пластик, которым мы его душили, жар, который мы вливали в его течения. Он будет помнить нашу жадность, а не наш гений.
Третий мужчина, шумный техасец по имени Сайлас «Хитрый» Торн, который пробился из нищих нефтяных полей западного Техаса, чтобы построить империю на ископаемом топливе, а затем дерзко переключился на коммерческую аэрокосмическую отрасль и искусственный интеллект, издал сотрясающий всё его тело кашель. Встроенная диагностика в его часах отправила тихое, срочное оповещение медицинской команде, ожидавшей в миле отсюда в ультрасовременном мобильном комплексе, замаскированном под станцию смотрителей парка. Сайлас проигнорировал лёгкую вибрацию на запястье.
– К чёрту то, что помнит океан! – прогремел он, и в его голосе прозвучало слабое эхо той властной мощи, что некогда внушала страх и нефтяникам-авантюристам, и президентам. – И к чёрту стихи твоего деда, Кендзи. Без обид. Меня волнует то, что помню я. Я помню запах сырой нефти на руках, когда мне было шестнадцать. Я помню рёв первого фонтана, который я пробурил. Я помню, как заключил сделку на первую коммерческую астероидную шахту, обыграв русского олигарха в покер, а он и не понял, что мои очки сканируют его карты. Я помню, как ракета, которую я построил, пробила, чёрт возьми, дыру в небе и доставила спутник, который я продал дороже, чем ВВП небольшой страны. – Он хрипло вздохнул. – И будь я проклят, если моим последним воспоминанием станет писк кардиомонитора и запах антисептика.
