Глава I. Человек в чёрном
Пыльная дорога, уходившая за горизонт, дышала жаром, словно сама земля пыталась изжечь из себя следы шагов и копыт, словно хотела стереть память о людях, проходивших здесь до него. Солнце, зависшее низко, отливало тусклым золотом, превращая дальние холмы в мерцающие силуэты, будто мир за пределами этой равнины был всего лишь миражом. И среди этого выжженного молчания двигался одинокий всадник – фигура в чёрном, которая сама по себе казалась тенью, вырванной из заката и посланной скитаться по земле.
Его звали Калеб Блэк. Те немногие, кто слышал его имя в салунах и лагерях, произносили его негромко, словно боялись потревожить что-то древнее и неумолимое. Когда-то он был проповедником, стоявшим за кафедрой деревянной церкви, где в трещины на потолке проникал свет, напоминавший о рае. Тогда его голос звучал уверенно, его слова могли вселить надежду даже в того, кто давно утратил её. Но это было прежде, чем он увидел, как легко вера превращается в оружие, и как легко человек, называющий себя пастырем, может обернуться волком.
Теперь в его седле не лежала Библия, перевязанная кожаным ремнём, а холодный металл револьвера, на рукояти которого оставались следы не молитв, а крови.
Калеб въехал в небольшой городок, затерянный среди равнин, – типичное место, где пыль никогда не оседала, а надежды людей были такими же ветхими, как ставни на их домах. Вывеска над салуном скрипела на ветру, колокол над церковью молчал, словно давно разучился звать людей к молитве. И всё же в этом городе кипела жизнь – собаки лениво валялись у дверей, мальчишка катил бочку, а женщины в выцветших платьях спешили к колодцу.
Калеб спешился и повёл коня к стойке у салуна. Когда он вошёл внутрь, привычная какофония голосов, смеха и фальшивой музыки на расстроенном пианино смолкла всего на мгновение, но этого хватило, чтобы люди отметили его появление. Незнакомцев здесь было не так уж много, а незнакомцев в чёрном – ещё меньше.
Он прошёл к стойке, не торопясь, словно каждый шаг был для него молитвой, и сел на высокий стул. Бармен – полный мужчина с лицом, уставшим от бесконечных разговоров и чужих бед, – взглянул на него с лёгкой настороженностью.
– Что для вас, сэр? – спросил он, вытирая кружку, хотя та уже блестела от чистоты.
– Воды, – ответил Калеб, и его голос прозвучал низко, глухо, с тем особым оттенком, от которого многие чувствовали себя так, будто в комнате вдруг похолодало.
Бармен удивлённо приподнял брови. Здесь редко просили воду. Но промолчал и налил.
Калеб взял стакан, посмотрел на прозрачную жидкость и задержался, словно искал в ней что-то. Он отпил маленький глоток, а затем сказал негромко, так, чтобы слышал только бармен:
– Сколько душ в этом городе?
Тот пожал плечами.
– Пятьдесят… может, шестьдесят, если считать детей и стариков. А вам-то что до этого, сэр?
Калеб поставил стакан, и звук был мягким, но в тишине салуна он раздался как выстрел.
– Просто пытаюсь понять, сколько ещё людей пытаются жить, когда мир вокруг уже умирает.
Бармен хмыкнул, хотел что-то ответить, но не успел – к стойке подошли трое мужчин. Одеты они были в потёртые кожаные жилеты, на поясе у каждого висел револьвер. По взглядам ясно было, что это не фермеры и не рабочие железной дороги.
Один из них, высокий, с обветренным лицом и ухмылкой, которая больше напоминала оскал, ткнул пальцем в Калеба:
– Слышь, проповедник, – сказал он. – Мы слышали про тебя. Говорят, ты молился за людей, а потом оставил их подыхать. Говорят, теперь ты работаешь за деньги, как собака. Это правда?
Калеб медленно повернул голову, посмотрел прямо в глаза тому, кто говорил, и его взгляд был таким тяжёлым, что мужчина на миг сбился и отвёл глаза. Но быстро снова ухмыльнулся, чтобы скрыть это.
