Глава 1. Первый день, последний хлеб
Артём откинулся на спинку игрового кресла, и хруст позвонков прозвучал оглушительно громко в тишине студии. За окном, на двадцатом этаже, плыл в ночной мгле Питер – миллионы огней, безразличных и холодных. Он потянулся к кружке, заваренный шесть часов назад чай давно остыл, покрылся маслянистой плёнкой. На мониторе застыл интерфейс код-редактора, усеянный зловещими красными подчёркиваниями. Очередной баг. Очередная бессмысленная задача для приложения, которое в лучшем случае будет прокручивать рекламу и собирать данные.
Он провёл рукой по лицу, ощущая песок под веками. Тридцать два года. Квартира в ипотеку. Карьера senior-разработчика. Абонемент в фитнес-клуб, который он не посещал три месяца. Всё как у людей. И пустота. Глухая, звенящая пустота где-то за грудиной, которую не заполняли ни код, ни деньги, ни редкие встречи с друзьями, давно перешедшие в режим формальных посиделок.
Он потянулся к смартфону. Лента соцсетей мелькала жизнями других людей -улыбки, путешествия, дети. Фейк. Всё фейк. Он листал всё быстрее, с каким-то почти мазохистским упоением, пока пальцы сами не перешли в поиск. «Блокада Ленинграда. Фотографии».
Чёрно-белые снимки. Горы трупов на улицах. Глаза детей, огромные, недетские, в исхудавших лицах. Женщины, везущие саночки с завёрнутым в тряпьё скелетом. Он вглядывался в эти лица, пытаясь понять. Пытаясь прочувствовать. Как они могли это пережить? Как можно было выжить в этом аду? Его собственная жизнь, его проблемы -внезапно показались ему жалким, бледным фарсом. Ипотека? Серьёзно? У них пайка хлеба в день было сто двадцать пять граммов. С опилками.
Он чувствовал стыд. Горячий, бесполезный стыд человека из сытого будущего перед теми, кто умер, чтобы это будущее построить. Рука сама потянулась к шнуру зарядки. Разъём дрогнул, искра -голубоватая, злая -брызнула из розетки, и мир взорвался белым светом и оглушительным тишиной.
Сознание вернулось не сразу. Оно приползло, спотыкаясь о рваные обрывки ощущений. Холод. Ледяной, пронизывающий до костей влажный холод. Запах. Сладковато-приторный, удушливый, пахнущий землёй, копотью и чем-то ещё, чему его мозг отказывался дать имя. Гул. Низкий, вибрационный, идущий сквозь землю, от которого дрожали стены и стучали зубы.
Артём попытался открыть глаза. Ресницы слиплись. Он лежал на чём-то жёстком и колючем, укрытый грубой тканью, пахнущей мышами и пылью. Сквозь щели в чём-то, напоминавшем забитые досками окна, пробивался тусклый серый свет.
Он сел. Тело ломило, голова раскалывалась. Он был в каком-то подвале. Земляной пол, кирпичные стены, промерзшие насквозь. В углу тускло тлела жестяная печурка, от неё через всю комнату шла труба, выведенная в дыру в стене. Тепла от неё не было никакого.
Гул снаружи нарастал, переходя в пронзительный, животный вой, от которого кровь стыла в жилах. Воздушная тревога. Не в записи. Не в фильме. Совсем рядом.
Дверь с скрипом отворилась, впустив вихрь ледяного воздуха и женщину в стёганой безрукавке и платке. Её лицо было серым от усталости и голода, но движения – резкие, точные.
–Очнулся? -хрипло бросила она, не глядя на него. – Лежи, не мешайся. Кать! Миш! В щель, быстро!
Из темноты угла поднялись две тени. Девочка-подросток, худая до прозрачности, и маленький мальчик, завёрнутый в лохмотья, больше похожий на свёрток. Они молча, с покорностью, от которой сжималось сердце, прошли вглубь подвала, к укреплённому накатом из брёвен углублению в стене.
Гудение моторов стало оглушительным. С потолка посыпалась штукатурка. Застучали зенитки -сухой, бешеный стук. И потом -тот самый звук. Свист. Нарастающий, рассекающий небо.
Артём инстинктивно вжался в свои сено. Удар. Оглушительный, всесокрушающий. Земля вздрогнула. В щели погасли коптилки, погрузив всё в кромешную, густую тьму. В тишине, наступившей после разрыва, послышался тихий, сдержанный плач.
