Мона не подозревала, что когда-нибудь настанет ее очередь идти в
квартал сайя. Никто не подозревал.
Окруженный тонкими ароматами, светящийся в ночи квартал
возвышался посреди города, будто притягательный маяк. Он был так
старательно отточен, доведен до совершенства, что мог бы
принадлежать другому времени или даже миру. Узорчатые стены,
освещенные нежным светом бумажных фонарей, служили местом
паломничества для тех, кто мечтал о настоящих страстях. Квартал
распускался вечерами, словно запретная роза. Каждый шаг обитателей
квартала по камням обыкновенных городских улиц рождал хаос и
благоговение. Сайя пробуждали восторг, воспламеняли душу, плавили
чужие жизни в тигле желаний. По крайней мере, так говорили.
Иногда Мона думала о мужчинах квартала, как и все остальные, но
ее жизнь основывалась на мастерстве во вполне житейских вещах. Она
извлекала поэзию из реальности, а не грез: из гравировки на
блестящей стали меча, пугливого взгляда готового сбежать оленя,
изгиба крыла птицы.
Оружейная лавка умершего деда, переехавшего на остров с материка
во время поблажек для торговцев, приносила неплохой доход. Пусть и
Энцо, и Мона выглядели иностранцами, за заслуги ее отца и его
мастерство в изготовлении клинков детей признали гражданами Острова
Яблонь. Их уважали, но чтобы купить даже час времени у
осыпанных лепестками ворот квартала их денег не хватило бы.
Рыжая охотница была частью безлюдных холмистых лесов острова и
источенных ветром утесов, не слишком интересуясь жизнью знати. Она
обретала сосредоточенность и пугающую целеустремленность лишь
тогда, когда дело касалось гвардии императрицы - Мона готовилась
стать воином с детства. Она подозревала, что до совершеннолетия
нужно познать жизнь во всей полноте, как это заведено на острове,
но пока истории о любовных приключениях получала лишь от Энцо.
Мона сосредоточилась на том, чтобы не отбить пятку в глубоком
выпаде, – тот получался не таким резким и не таким глубоким, как ей
бы хотелось. Настоящий воин должен жалить молниеносно. Проклятая
игрушка! Девушка снова и снова пыталась сделать движение идеальным.
Избавиться от лишних мелких ошибок, не позволяющих поразить голову
манекена неуловимым для глаза уколом. Только бросок – и
победа. Никаких провисаний, никаких дуг.
Правила материка атаку в голову запрещали, но Мона сердилась, и
ей было плевать. Пламя волос выбилось из грубо стянутого синим
шнурком узла. Пот высвечивал кожу на ключицах, шевелились под
тренировочной курткой лопатки, пока Мона дралась с воображаемым
врагом.
- Он разбит подчистую, - рассмеялся Энцо.
Когда брат не уплывал за товарами, они проводили много времени
вместе, привлекая внимание рыжими головами, но обычно Энцо уставал
быстрее. Для него тренировки были баловством для поддержания формы,
для Моны – будущим. Энцо же не находил в службе императрице
ничего притягательного, ему больше нравилось положение капитана
пусть и скромного, но верткого судна, доставлявшего материалы с
материка в семейную лавку. Он любил называть себя пиратом и
выглядеть опаснее, чем был на самом деле.
- Пока негодяй молчит. Пусть просит пощады.
Мона сделала последний выпад, безжалостно вонзив рапиру в
безмолвного врага. Желтая птичка на старой извилистой яблоне
пискнула, перепуганная скрежетом, и улетела. Моне все равно
хотелось большего, энергия кипела в ней. Она не замечала, что
улыбается каждый раз, когда берется за оружие.
- К тебе посетитель, Мона, - мотнул головой в сторону ворот
брат.
- Ко мне?
Девушка повернулась, опуская рапиру.
Торжество от завершенного приема ее еще не оставило. Взгляд
светского ценителя нашел бы изъяны, но каждая черта и движение
девушки вместе создавали портрет, который запоминался. Ни следа
скованности – она владела каждой мышцей тела и любила ощущение
движения. Красиво намеченные мышцы рук и уверенная походка, высокие
скулы, чуть сбрызнутые солнцем. Ей хотелось быть выше, но высоким
ростом девушка не отличалась. Огненные волосы Мона обычно обвивала
шнурком, чтобы не мешали, и те лежали на спине ярким
канатом.
