Высечь бы из сердца – да не
получится. Любовь не про боль. Про память. Долгую, иногда вечную.
Ценную.
Можно ножом по горлу, можно
– пулю в висок, но любовь из сердца – никогда.
Пролог
2000 год.
Лето уже клонится в своему исходу.
Наш отряд идёт по следу. Последнее задание. Повезёт – отправимся
домой.
Нужно мразь поймать. Перебежчика. Предателя.
Впереди деревня.
Зачищаем один за другим дома.
Все идут в расход.
Иноверцы. Террористы. Отцы. Деды. Матери. Жёны. Дети.
У нас приказ. Не упустить гада.
Витюша распахивает дверь. Тихомир врывается и расстреливает
женщину. Младенец просыпается от шума и заходится в рыданиях.
Тихомир бросается к колыбели. Достаёт нож. Заносит руку.
Я отворачиваюсь.
- Младенца-то не трожь, - говорю брату и слышу безумный
чавкающий звук.
- Расслабься. Дело сделано.
Неоправданная жестокость.
- Дом чист, - говорит Витюша. - Идём дальше.
Уходим метров на пять от перекошенного забора.
Слышатся выстрелы.
Тихомир обрушивается на землю. Сквозной в голову.
Падаю рядом с братом.
Раздаётся взрыв.
Витюша отлетает в сторону.
Лучше бы я умер.
Меня зовут Севиндж, - прохрипела я
мужчине.
Или мне так казалось.
Бородач непонимающе уставился на
меня, и я попробовала ещё раз.
- Меня зовут Севиндж, - его глаза
округлились. Услышал! - Меня похитили.
Больше я ничего не запомнила, потому
что действие наркотика, которым меня пичкали каждые два часа, снова
началось. Мне оставалось лишь надеяться, что этот огромный
бородатый мужчина, который выглядел страшнее похитителей, не бросит
в беде молодую девушку.
***
Всю жизнь, сколько себя помнила, я
жила в обособленной горной деревушке на тридцать дворов, в семье
дядюшки и его жены, воспитывающих меня в строгости мусульманских
традиций. Но я не была мусульманкой. Я была обычной светловолосой
белокожей девочкой со странным именем – Севиндж Смородина. Я
выделялась среди местной ребятни и всегда была предметом насмешек.
Оттого строгости в воспитании лишь прибавлялось.
В семнадцать лет я с отличием
окончила школу и поступила в университет в большом городе. Там
никто не смеялся над моей внешностью или именем, но друзей у меня
от этого не появилось – никто не стоял в очереди на звание «лучший
друг странной тихони».
Возможно, причина крылась в скромных
одеяниях и голове, покрытой платком на свой манер, возможно, в
уродливом шраме, что тянулся вокруг моей шеи – лиловый, рваный,
неряшливый – он, словно трещина на фарфоровой кукле, бросался в
глаза каждого человека.
Из-за него меня никто не брал замуж!
Мне было двадцать, и ни один мужчина, что захаживали в гости к
дядюшке, так и не захотел на мне жениться. Я чувствовала себя
ущербной, недоженщиной. Даже мои послушание и невинность не стоили
ровном счётом ничего!
Дядюшка лишь улыбался и заставлял
учиться дальше. Пожалуй, я была единственной девушкой из деревни,
кто не только окончила школу, но и пошла учиться дальше. Некоторые
мои одноклассницы рожали уже по второму ребёнку.
Я училась уже на третьем курсе
факультета иностранных языков. На дворе стоял промозглый ноябрь, и
я готовилась к сессии. Как всегда задержалась в библиотеке. Как
всегда возвращалась в одиночестве. На последнем трамвае.
Мне оставалось три остановки до
общежития, когда в пустынный салон вошёл ещё один пассажир.
- В общежитие едешь? - Спросил он и
улыбнулся.
Молодой парень, примерно моего
возраста, в руках несколько учебников.
- Да, в библиотеке задержалась, -
посетовала я, поправляя шарф.
