– Ой ли, ой ли, чужачка-чудачка приехала, то-то дождь с утра землю полил! Неужто счастья своего в Купальскую ночь сыскать хочешь?
Напрасно я надеялась до вечера остаться незамеченной. Чересчур долго в городе жила, поглупела девка, нюх к деревенской жизни потеряла…
И ведь приехала в бабушкин дом засветло, до выгула коров, и ворота тяжелые деревянные, за которые машину загнала, легко отворились, не издав ни скрипа, ни треска, мне и сил то прилагать не пришлось!
А таки заметили…
Впрочем, нет тут ничего удивительного! Маруська с детства росла достойной преемницей "войск сплетни и скамейки", не дававшим житья всем непутёвым девицам нашей деревушки.
Я, разумеется, средь своего поколения возглавляла сей список…
– А ты, Маруся, погляжу, больно о моем счастье печёшься! Уж сколько лет знакомы, а ты все туда же! Не бережёшь себя, змеюка ты подколодная!
Девушка лишь зашипела, губы, подведённые алой помадой, презрительно изогнулись. Красивая она девка, тут спору нет: белолицая, чернобровая, и волосы им под стать через покатые плечи толстой косой свисают. Фигура ладная – что спереди, что сзади есть, где глаз задержать, но характер… Но мужики табунами за ней бегают, языки друг другу затаптывают.
Кумушки соседки с детства нас с ней ровняли, да всë не в мою пользу. Не так стройна была, не так миловидна, да и русая коса смотрелась тускло на фоне Маруськиной черной гривы.
Лет десять мне было, когда мы с родителями в город перебрались, но я у деда и бабушки тут часто бывала, особенно как старше становилась – каждые выходные ездила!
А сравнивать всё не переставали, а уж когда узнали, что я в единоборства подалась, да успехов там добиваться стала….
Уже ни камушек тех в живых нет, ни дедушки с бабушкой, а Маруська вознеслась от многолетней похвалы, оперилась, и теперь всякий раз их дело продолжать пытается.
Безуспешно, правда…
– Ох, Ришка, ты бы помягче была, посговорчивей, а то тридцатник скоро стукнет, а ты всë в девках ходишь!
– Ты права, Маруська, непутëвая я, как ни глянь. А у тебя-то каково оправдание? – спросила я, невинно улыбнувшись.
Маруська вспыхнула да ногой притопнула – да так, что едва не расплескала молоко из трехлитрового бутыля, который в руках держала!
– Ты, Ришка, учти: под ногами у меня сегодня не путайся! На костëр да на речку хочешь – приходи, но в поисках мне не мешай, не то…
– Погоди-погоди, в поисках? – Я, как ни сдерживалась, таки прыснула. – Уж не цветок папоротника ты отыскать вознамерилась? Фу ты, ну ты, Маруська, седина в косу, а всë в сказки веришь!
– Я тебя предупредила! Мне баб Фëкла сказала, что сегодняшняя ночь для меня в алый окрашена, стало быть, повезëт мне! Помешаешь – несдобровать тебе!
– То-то и грозишься ты мне, стоя на другой стороне улицы! Или просто подойти не можешь? Так-то оно так, ворота из рябины сбиты, всякую нечисть отпугивают.
Маруська задрала нос и была такова, а я, посмотрев ей вслед, закрыла ворота и вздохнула, наконец, полной грудью. Дом, милый дом. Квартира в городе так и не стала мне родной, зато стоит приехать сюда, стоит ступить за порог – как все тревоги испаряются, словно роса под лучами теплого солнца!
Правда, этим летом всë иначе, и возврата к былым временам, увы, не будет…
Я прошла вдоль заросшего травой огорода, мимо ныне пустующих сараев и клеток, где еще в том году жили кролики да куры, и сердце сжалось от внезапно нахлынувшего горя.
В конце прошлой осени не стало бабушки – она просто легла спать и больше не проснулась, и дед, не выдержав тоски по той, с кем прожил шестьдесят два года, ушёл вслед спустя каких-то четыре месяца. Дом этот на маму был оставлен, но она на меня его отписала, сказала тяжело ей в него возвращаться, близка она была с родителями…
