― Оставь его, Иннис! Оставь…отойди же!
Мадлен Веланор грубо оттолкнула нерадивую ученицу от раненого оленёнка и, сделав изящный пасс руками, призвала исцеляющие чары и накрыла пациента мерцающей зеленоватой дымкой. Дыхание животного, до этого сиплое и рваное, постепенно выравнивалось, и, казалось, даже взгляд его прояснялся.
Женщина держала ладони над пациентом, едва касаясь марева, время от времени перемещая их вдоль всего тела. Солнце играло в её густых пышных волосах цвета дубовой коры, при малейшем колебании головы придавая им медовый отлив. Слабый ветерок обдувал белоснежную рубаху с закатанными до локтей рукавами, и тёмно-зелёную, под цвет крон старинных деревьев, юбку. Многочисленные хитросплетения линий и завитков, коими была покрыта её кожа на руках от запястий и до самых плеч, едва заметно поблескивали в исходящем от марева сиянии.
Она была серьёзна и сосредоточена, как гвардеец пред ликом врага, что не помешало ей бросить на дочь, сидевшую на траве неподалёку, сердитый взгляд.
– Жизнь этого зверя так же важна, как и твоя собственная. Что дало тебе право считать иначе?
Иннис судорожно вздохнула. Ей и сейчас слышался писк несчастного оленёнка, когда она не совладала со своими чарами и едва не погубила это невинное, нежное создание. Насилу подняв глаза, она сглотнула, смачивая пересохшее горло, и сипло спросила:
– Неужто ты, матушка, всерьёз полагаешь, что я нарочно губила эту жизнь? Что я способна сотворить подобное?
Женщина поджала губы и, ничего не ответив, сосредоточилась на исцелении, оставив оба эти вопросы без ответов. Иннис была и рада. Она не хотела споров, не хотела криков…. Сколько можно доказывать, что и она достойна чего-то большего, чем упрёки. А, впрочем….
Как же хотелось сбежать сейчас отсюда, с этой прогретой солнцем поляны среди густых лесов у западной границы Романдитора! Бежать без оглядки туда, где не будут изо дня в день не словом, так делом указывать на то, что с ней всё не так, что она непутёвая! Не столь умна, как отец, высокопоставленный целитель, чьим советом не гнушались даже члены королевской семьи; не так прелестна и талантлива, как матушка-лекарка, в чьих жилах бурлила кровь дриады и драконова отпрыска…
– Оставь его, Иннис! Оставь…отойди же!
Мадлен Веланор грубо оттолкнула нерадивую ученицу от раненого оленёнка и, сделав изящный пасс руками, призвала исцеляющие чары и накрыла пациента мерцающей зеленоватой дымкой. Дыхание животного, до этого сиплое и рваное, постепенно выравнивалось, и, казалось, даже взгляд его прояснялся.
Женщина держала ладони над пациентом, едва касаясь марева, время от времени перемещая их вдоль всего тела. Солнце играло в её густых пышных волосах цвета дубовой коры, при малейшем колебании головы придавая им медовый отлив. Слабый ветерок обдувал белоснежную рубаху с закатанными до локтей рукавами, и тёмно-зелёную, под цвет крон старинных деревьев, юбку. Многочисленные хитросплетения линий и завитков, коими была покрыта её кожа на руках от запястий и до самых плеч, едва заметно поблескивали в исходящем от марева сиянии.
Она была серьёзна и сосредоточена, как гвардеец пред ликом врага, что не помешало ей бросить на дочь, сидевшую на траве неподалёку, сердитый взгляд.
– Жизнь этого зверя так же важна, как и твоя собственная. Что дало тебе право считать иначе?
Иннис судорожно вздохнула. Ей и сейчас слышался писк несчастного оленёнка, когда она не совладала со своими чарами и едва не погубила это невинное, нежное создание. Насилу подняв глаза, она сглотнула, смачивая пересохшее горло, и сипло спросила:
– Неужто ты, матушка, всерьёз полагаешь, что я нарочно губила эту жизнь? Что я способна сотворить такое?
