…и, по причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь.
(От Матфея 24:12.)
Как родник холодный из земли бьет,
Да в ручей превращается,
Да ручей тот в реку течет,
Да река та в море-океан стремится.
Так удаче моей быть – началу с везения малого.
(Из древнего заклинания.)
Бекас сразу понял, что с Топазом будет полный порядок, что из этого пса выйдет толк. Это показала первая же осень ходовой охоты. Силой заставить охотничью собаку работать по зверю – труд напрасный, если нет у собаки азарта; сколько ее ни воспитывай, а Топаз сразу проявил такое желание и учился быстро. Одного короткого «нельзя» было достаточно псу, чтобы понять – сегодня по белке мы не работаем, дальше облаивать белок, прячущихся в ветвях деревьев, не надо, а надо искать глухаря. Иная дурная собака так загоняет охотника по глухой тайге, идущего на лай, таких километров намотает страдалец от белки к белке, что впору само ружье вешать на крюк, а собаку с рук сдать кому-то, а тому новому хозяину собаку во дворе на цепь посадить, чтобы курятник сторожила – вот и всё, на что годна такая нерабочая собака.
Поиск и чуйка были у Топаза сильные, вставал на охотничью тропу надежно, след терял редко, работал широко – триста, а то и пятьсот метров от Бекаса. Единственное, чего не хватало ему – псу меньше средних размеров, – так это выносливости и громкого голоса. Вечерами отлеживался он на стане подолгу, вымотанный до самого своего донышка.
Хороший был пес Топаз.
Бекас, с рассветом отправившийся на поиски не вернувшегося к вечеру на стан пса, нашел его у края небольшого кочкового болотца и сразу понял по следам, как всё произошло.
Трое волков: один матерый, крупный, два других помоложе, – загнали Топаза в болото и там задавили. От пса осталась одна голова и обгрызенный позвоночник, остальное растащили волки по тайге.
Бекас сначала отвел глаза в сторону от этой картины, но после подумал, что сейчас, когда Топаз вот такой, не стоит отворачиваться от него. Бекас снял с себя куртку. Сначала хотел завернуть останки в нее, но холодный воздух ранней весны сразу прохватил его вдоль вспотевшей спины. Тогда он снял с себя флиску, надел обратно куртку и завернул Топаза уже во флиску. Принял винтовку в положение на плечо, чтобы были свободны руки, прижал к себе флиску с завернутым в нее всем тем, что осталось от охотничьей собаки, и отправился к своему прошлому стану. Земля там была сухой на пригорке и мягкой. Можно было вырыть настолько глубокую яму, чтобы лесное зверье не учуяло и не потревожило больше останки Топаза.
Еще на ходу, возвращаясь, Бекас принял решение, что так просто этого не отпустит и волкам этим в тайге больше не жить.
Обычным, нерушимым порядком проплывала в космосе планета Земля, свершая предначертанное ей обращение: ночи сменялись днями, приливы отливами, горькое время отчаяния сменялось временами надежд, вслед каждой зиме приходила своя весна. И наступила в Москве она – долгожданная поздняя. Весь март – то ясно на небе, то снег, а порой и метель. Подтаявшие почерневшие от солнца сугробы в который раз по новой заметало мягким, пушистым белым саваном. Не сдавалась зима до самого начала апреля. Наконец, не выдержала напора времени перемен, затрещала льдами по берегам реки, носящей одно название с большим городом; нагромоздила торосы у кромки воды, да не удержала их; и понесла, понесла, понесла, отправила тающие льдины вниз по течению через город, где река не замерзала и в двадцатиградусные морозы, а только схватывалась тонким ледяным стеклом изредка и ненадолго.
Большой город всё тот же, всё у него на прежнем месте, как и было зимой. Тот же, да и не тот: стал он шумным, стал суетливым. Всё чаще можно встретить на его улицах улыбку прохожего, идущего навстречу. Светлее стали лица, случайные взгляды прохожих теплее. Ещё совсем недавно из-под поднятых воротников были так холодны они. И казалось, что можно запросто спросить у любого тебе неизвестного так вот запросто: «Ну, как дела?». Чего совершенно невозможно было представить себе зимой. А он, этот тебе неизвестный прохожий, улыбнётся и скажет в ответ что-то доброе.
