Каникулы. Слово-то какое… В теории – свобода, отдых, безмятежность. На практике, когда тебе тридцать два, ты учитель математики в лицее им. Лобачевского в славном (читай: сонном) городке Зареченске, а все планы на лето свелись к борьбе с пылью в хрущевке и перечитыванию детективов Агаты Кристи (потому что новых хороших не пишут, а плохие – как нерешаемая система уравнений), каникулы приобретают отчетливый привкус стагнации. Пыльной, вязкой, июльской. Производная ее жизни явно стремилась к нулю.
Олеся Федоровна Рыбалко тащила из «Магнита» два увесистых пакета. В одном – стратегический запас печенья «Юбилейное» и гречка (основа выживания). В другом – молоко, йогурты (иллюзия здорового образа жизни) и бутылка дешевого вина (суровая реальность вечера пятницы). Солнце пекло немилосердно, асфальт под ногами плавился, отдавая волнами тепла. Воздух колыхался, искажая очертания девятиэтажек. Где-то орали дети, гоняя мяч, где-то истошно лаяла собака. Запахи – коктейль из раскаленного асфальта, пыли, чьего-то пережарившегося шашлыка и сладковатого душка перезревшей черемухи из палисадника. Стандартное уравнение летнего Зареченска: Жара + Пыль + Бытовуха = Лето.
«Ой, всё! – мысленно выругалась Олеся Федоровна, перекладывая пакеты из руки в руку. – Еще и лифта нет». Мотивация двигаться дальше стремилась к абсолютному нулю быстрее, чем скорость свободного падения. Хотелось бросить все, сесть тут же на раскаленную лавочку и зарыдать от бессмысленности бытия. Или выпить этот йогурт. Сразу. Но образ учителя математики, пусть и на каникулах, обязывал. Хотя бы дойти до подъезда.
Она уже почти поравнялась со своим домом – типовой пятиэтажкой цвета выцветшей охры. Взгляд автоматически скользнул вверх, к окнам. На пятом этаже, в квартире прямо над ней, обитала Людмила Семеновна Голубева. Местная Шапокляк в миниатюре. Бухгалтерша (вечно ворчала про работу, значит, еще не на пенсии), вдова, профессиональная сплетница и архивариус всех соседских грехов. Ее балкон был личным барометром настроения дома: если там торчала фигура в халате и бигуди – жди скандала из-за мусора, парковки или пропавшего кота Барсика.
И сейчас на балконе что-то происходило. Шторы на двери в квартиру дергались, как в лихорадке. Слышались приглушенные, но явно взвинченные голоса. Писклявый, визгливый – это Людмила Семеновна. И низкий, мужской – гневный, отрывистый. «Опять кого-то донимает», – подумала Олеся без особого интереса, лишь бы не ее. Олеся и так была на ножах с ней после того случая с якобы неправильно выброшенными старыми конспектами (а они были черновиками новой олимпиадной задачи!).
Олеся сделала еще пару шагов к подъезду, уворачиваясь от вылетевшего из-за угла на велике пацана. Голоса сверху вдруг резко затихли. «Ну, слава богу», – облегченно вздохнула она про себя. Только рука потянулась к железной двери подъезда…
Раздался оглушительный ГРОХОТ! Что-то тяжелое ударилось о балконные перила сверху. Металл звякнул, жалобно прогнувшись. Олеся инстинктивно отпрянула от двери, запрокинула голову.
И увидела. Увидела на все сто процентов зрением, подкорректированным годами проверки контрольных на внимательность.
Людмила Семеновна Голубева. В своем ярком, цветочном, домашнем платье. Она не падала. Ее вытолкнули. Сильный, резкий толчок в спину. Ее фигура на миг зависла в воздухе над разрушенными перилами, руки беспомощно взметнулись вверх. Ее лицо, обращенное назад, к балкону, было искажено не страхом, а чистейшей яростью и шоком. Она успела что-то крикнуть. Одно слово. Короткое, отрывистое. Может, имя? Может, ругательство? Шум улицы заглушил его.
И я увидела Его. В проеме распахнутой балконной двери, на фоне темноты квартиры. Мужской силуэт. Высокий, широкоплечий. Он замер на секунду, будто ошеломленный содеянным. Или оценивающий результат? Его лицо было в тени. Но поза… Поза была четкой: одна рука все еще была выброшена вперед, в жест толчка.
