Давным-давно в селе под названием Мороз, на самой его окраине, стояли две избушки. В одной жил Иван, и не было у него ни семьи, ни родни. Сосед же его, Прокопий, вел хозяйство вместе с женой-красавицей, помогала им дочка-умница.
Были то края северные, недалеко от Великого града Устюга. Зимой морозы стояли здесь крепкие, потому и неудивительно, что село называлось Мороз.
В тот год зима особенно холодная выдалась…
* * *
В такую пору на хозяйстве работ меньше против летнего-то. Скотине в хлев сенца подложить, дров к печи наносить, на колодец за водой сбегать, а там уж можно и за ремесло приниматься.
А в избе-то хорошо сидеть – натоплено, жаром от печки пышет. Примостился Прокопий на лавке, доску строгает. Жена Авдотья у печи суетится, обед готовит. А дочка Глаша к окну приникла – дышит на стекло, чтобы освободить крошечный пятачок от морозных узоров и посмотреть, как оно там, на улице.
– Папа, папа! – Ее тоненький голосок от волнения стал особенно звонким. – Дядя Ваня так сильно хромает, еле ходит!
– Да, не везет нынче Ивану! – ответил Прокопий, продолжая строгать дощечку. – Эк неудачно ногу подвернул! Мы с Тарасом приходили к нему, пытались вправить, да только еще хуже сделали. К доктору бы надобно, в город. Да откуда у него такие деньги?
– Это уж точно, – нахмурилась Авдотья, вынимая чугунки из печи. – Да еще и корова евойная намедни пала! А без коровы на селе никуда!
– И заказов ему, как нарочно, давно не было, – кивнул хозяин. – Не знаю уж, чем он и питается!
– А все то неспроста! Столько-то бед подряд! Это со смыслом все!
– Это с каким еще смыслом? – Прокопий оглянулся на жену – даже про деревяшку от удивления позабыл.
– А с таким! По грехам это!
– Ну ты и скажешь! Уж чего-чего, а грехов у Ивана поменьше, чем у любого в нашей деревне. Не пьет, не курит, не ругается, если попросишь – всегда поможет. В церкву, почитай, каждое воскресенье ходит, за пять-то верст, в Селецкое! А святителя Николая как чтит – чуть не каждый день акафист ему читает!
– Значит, тайные грехи есть. Говорю тебе, что не иначе как кара Господня.
– А нам в воскресной школе рассказывали, – встряла в разговор Глаша, – что не всегда житейские неприятности за грехи посылаются. Иногда для испытания в вере и любви к Богу. Так и праведный Иов страдал, не имея грехов…
– Ишь ты, умная стала! – одернула ее Авдотья. – Мать родную вздумала поучать! Отойди-ка от окна, пока нос не приморозила. Поди лучше подмети, чем без дела стоять!
Глаша послушно пошла в сени за веником.
– Да, мама. А все же хочется чем-то дяде Ивану помочь. Он такой хороший!
Авдотья, отставив ухват, озабоченно заглянула в маленькую проталинку на окне:
– Ох, бедняжечка! Как он и впрямь ковыляет-то? К лесу направляется… Слушай, Прокоп, может, все же подсобить ему чем?
– Да я спрашивал! Говорит, не надо ничего… Что уж тут сделаешь? Аким собирался в лес на телеге ехать, авось подбросит Ивана…
* * *
Деньки январские коротки, бегут быстро, да не всегда добро приносят.
Вот вечер. Грустный Прокопий у окна стоит, в темень смотрит. Глаша на постели лежит, второй уж день не встает. Авдотья над дочуркой склонилась, по головке ее гладит.
– Задремала наша бедняжечка, – шепнула она мужу. – Прокоп, надо к доктору ее везти, что-то долго она не выздоравливает. Сам видишь, непростая тут простуда – вон жар какой. Как бы осложнения не вышло.
– Да никто из наших нынче в город не едет, – покачал головой хозяин, – Рождество ведь на носу. А нанимать подводу денег нет. Да и врачу заплатить придется. А лекарства он пропишет, думаешь, дармовые? За всё целковые надо отстегивать, а откуда их взять? Я уж ходил занимать к Тарасу, да он не дал – говорит, у самого нет. А Иван-то, гляди-ка, корову давеча купил! И нога у него словно и не болела. Видать, где-то неплохо подзаработал. У него, что ли, попросить?