ПРЕДИСЛОВИЕ
Человеческая жизнь – вещь тонкая.
Не в том смысле, как тонка нить или дыхание. Она тонка по сути – как зыбкий мост через вечность, перекинутый между «было» и «будет». На нём нет перил, нет путеводных знаков, нет права на возвращение. Только шаг за шагом – вперёд, в неведомое, с иллюзией, что мы сами выбираем, куда.
Судьба, как и жизнь, не крепка. Она кажется камнем, но на деле – тканью, где одна прореха, одна искра из чужого слова, один неверный взгляд – могут изменить весь узор. А иногда – и оборвать его. Люди живут, как будто всё предсказуемо. А на деле – каждое рождение уже содержит в себе смерть. Каждая встреча тянет за собой расставание. Каждое “да” становится чьим-то «никогда».
Но даже в этом – своя красота.
Потому что именно хрупкость делает жизнь настоящей. Ценной. Прекрасной.
ГЛАВА I
В самом сердце всех миров, где время теряет свою поступь, а пространство сгибается, как ветви ураганного дерева, возвышается Иггдрасиль – древо древ, столп бытия, скелет мироздания.
Он стоял в центре всего. Без колебаний, без звука, без нужды в том, чтобы быть увиденным. Его ствол – серый, покрытый тонкими прожилками времени, с трещинами, будто от ударов молний, – уходил вверх в такую высоту, что взгляд терялся уже на половине пути. Крона скрывалась в тумане, корни уходили вглубь – туда, где не было ни тепла, ни света, только старое молчание. Он не рос. Он не умирал. Он был.
У подножия древа, в месте, где время будто спотыкалось, среди влажных камней и тонкого, холодного мха, сидели Три. Их не называли по именам – лишь по сути. Урд, Верданди, Скульд. Прошлое. Настоящее. Будущее.
Старшая – с лицом, покрытым сетью мелких морщин, словно сама была частью древесной коры, – перебирала нити с медленной, почти усыпляющей точностью. Её глаза были закрыты, но это не мешало ей видеть. Она не торопилась – не потому что не могла, а потому что знала цену каждому движению.
Средняя – чуть моложе, с лицом спокойным, но внимательным – работала быстрее. Её пальцы дрожали, будто ощущали пульс времени, которое пробегало мимо, как ручей. Она глядела вперёд, но не дальше текущего мига. Каждое её действие было точным, сдержанным, словно она всё ещё пыталась удержать что-то ускользающее.
Младшая – молчаливая, с прямыми тёмными волосами и ясными глазами, в которых не было сострадания – лишь холодная сосредоточенность – долго не касалась нитей. Она смотрела на то, что ещё не началось, и будто ждала, когда придёт нужный момент.
Он пришёл.
Скульд подняла руку, не говоря ни слова, и посмотрела в сторону. В пространстве будто что-то щёлкнуло – как щель в ткани мира, открывшаяся без звука и усилия. За ней – другой свет, другая тишина.
Под тяжёлым небом Мидгарда, в предрассветной мгле, в тумане, который всё ещё не решил, рассеяться ли, вела себя скромно одна поляна. Над ней висели нити – тонкие, золотистые, почти незаметные. Они не светились, но притягивали взгляд, как паутина в утреннем лесу. И среди них стояла колыбель.
Она была вырезана вручную, из ясени, с гладкими краями, украшенная скромным, но тонким узором. Всё в ней было простым – и оттого безупречно точным. Над ней – белый балдахин из лёгкого льна, который еле трепетало от ветра. Сама ткань казалась слишком хрупкой для мира, где есть грязь, страх и война.
Потом раздался плач. Не отчаянный – просто первый звук, оставленный младенцем в этом мире. И сразу же появилась фигура. Женщина, лицо которой пока скрывала тень. Она склонилась над колыбелью, её руки едва коснулись ткани, и всё вокруг начало меняться.
Поле исчезло. Свет исчез. Осталась комната – низкая, с земляным полом, грубыми стенами, пахнущими пеплом, молоком и чем-то травяным. Землянка. В углу потрескивал очаг, отблески пламени ложились на колыбель, которая теперь стояла под балкой, покрытая тонким одеялом. Балдахин остался – только стал тусклее, как будто принял правила этого места.
