Когда в компании все делились историями, как познакомились их родители, и очередь дошла до меня, я лишь затянулся вишнёвым ричмондом и вместе с едким дымом выдал протяжно и мечтательно:
– Это был тысяча девятьсот тридцать седьмой. Отец тогда на учении прыгал с парашютом, как его ветром вынесло к пригороду. Прямо на маму, которая просто ехала на велосипеде, – я стряхнул пепел, глянув на девушку по правую руку с самой яркой эмоцией на лице, и с косой улыбкой продолжил: – Их отвезли в больницу прямо так, замотанными в парашют. Сблизились они в тот момент во всех смыслах.
***
На горизонте залитого красками рассвета деревня Рэни выглядела совсем невзрачно. Смотревший на неё словно свысока город гордо возвышался на склоне усыпанного ромашками поля. Пробивающиеся солнечные лучи пробуждали небольшое поселение на двенадцать с половиной домов, половиной от которых считался брошенный на произвол времени сарай, где часто вечерами ночевал Сеймонд поодаль от свирепой супруги.
Эта деревня со своими одноэтажными домами и вековыми липами, повидавшими не одно поколение преданных фамильному хозяйству потомков, имела свою идиллию, где все друг другу приходились одной большой семьёй без родственных связей.
За деревянным знаком с криво выгравированным «Рэни» собирались толпой местные дети, задорный голос которых сливался с беспечной атмосферой пригорода. Однако ребяческие голоса не казались Эми безмятежными: они были вторым ненавистным звуком после криков соседских петухов.
Эми были ранние невинные восемнадцать, чтобы её беспокоило что-то большее, чем пытливые крики всего живого. Так было до этого лета.
Тонкая пелена света застилала глаза, которые из без того не хотели открываться, и в слух, помимо звуков беззаботного детства, врезались ритмичные стуки тонкого железа о каменистую землю. Любопытство пересилило утаскивающий в свои объятия сон, и она подтянулась на локтях к открытому настежь окну, где застала пестрящую толпу детей на заднем фоне и скрючившуюся фигуру бабули, во всю силу размахивающую садовой тяпкой.
Отстоявшаяся за ночь вода в пиале отдавала пробуждающей прохладой, которую она нанесла на себя через хлопковое полотенце. Ткань скользила по плечам, влагой стекая к груди, отчего Эми не могла оторвать взгляд. Она поддела пальцами лямки ночной сорочки, спустив их с плеч, и прошлась полотенцем по предплечьям, с интересом рассматривая себя. Верх платья заскользил вниз, ложась вторым слоем на бёдрах, и Эми заметила, что выпирающих раньше бедренных косточек давно не видно за округлыми формами.
Она наблюдала за тем, как маленькая девичья грудь плавно вздымалась от каждого вздоха, и как размеренно опускались её плечи, выпирая острыми ключицами наружу. Изображение её тела в зеркале заканчивалось в районе яркой родинки, запрятанной в тени меж нижних рёбер.
Лямки светлой сорочки вернулись на плечи, и девушка выскользнула на крыльцо в садовых сапогах, на пороге встретившись с радостным лаем пса. Его хвост шаловливо ходил влево-вправо, а передние лапы обхватывали ноги девушки в объятия, в которые она ответно заключила четвероногого.
– Ты что опять в ночной рубашке разгуливаешь?! Соседи же увидят!
– Бабуль, – смиренно улыбнулась девушка, освободившись из дружелюбной хватки пса, – ну что ты ни свет ни заря тяпкой машешь. Солнце повернётся за дом, и я помогу тебе – вдвоём быстрее закончим. Никуда не денется твой бурьян, – она протянула руку старушке, норовя забрать садовый инструмент. – Пойдём. Вон как пот ключом бьёт.
Зофья выпрямилась во весь свой невысокий рост и вложила большую шершавую ладонь в сравнительно детскую, позволяя увести за собой на лавочку в тени.
– Пот ключом бьёт, а жнец своё берёт.
