– Толстомясая, посторонись! –
раздался зычный мужской голос.
Я подпрыгнула, и в тот же миг
почтовый дилижанс, запряжённый тройкой резвых рысаков, пронёсся
мимо меня, обдавая жижей из подтаявшей лужи.
– С наступающим, – заржал рыжий
мальчишка и бросился улепётывать, как только понял по моему
взгляду, на ком я сейчас сорву злость.
– Козёл рогатый! – крикнула я вслед
уносившемуся с грохотом дилижансу.
– А неча рот разевать, – прошамкала
проходившая мимо старуха, – это те не деревня. Понаехали тут, не
пропихнёшься, – и, двинув меня локтем, потащила дальше своё тощее
тело.
– Здравствуй, столица, – горестно
вздохнула я и пошла дальше, волоча за собой огромный кожаный
чемодан на колёсиках, спасибо тёте, и стараясь прижиматься как
можно ближе к стенам понатыканных друг к другу домов, чтобы опять
не попасть под раздачу.
Предновогодняя столица то ещё, скажу
вам, развлечение для таких, как я, волей судьбы закинутых на её
просторы. А ведь три дня назад я и подумать не могла, что буду идти
по мощёным улицам Зориславска вся заляпанная грязью и думать, где
же мне тут найти жениха.
Незадолго до моих злоключений…
– Мирослава, – услышала я резкий
голос тётушки Павлины, от неожиданности вздрогнула и просыпала
только что просеянную муку, которую аккуратно пересыпала в короб. –
Ты где?
«Действительно, где я могу быть в
двенадцать ночи?» – пожала плечами.
– Я на кухне, – ответила милым
голосом.
Тётушку Павлину нельзя было
расстраивать. Больное сердце требовало бережного к себе отношения.
Хотя иногда мне казалось, что она переживёт нас всех вместе
взятых.
– Мирослава, – в кухню ввалились сто
двадцать килограмм возмущённого веса, укутанного в ярко-бордовый
шёлк и украшенного многочисленными оборочками, – ты видела, что
придумал Гоцек?
Кудряшки на её голове весело
подпрыгнули и снова мирно улеглись на пухлые плечи.
Гоцек держал кулинарию на соседней
улице нашего небольшого городка, и мы всегда конкурировали друг с
другом, стараясь придумать что-нибудь такое, что привлечёт
избалованных вниманием пукловчан.
– Представляешь, этот лысый тапок
надумал смазывать булочки сверху клубничной глазурью, – обиженно
заявила она, – и хвастал весь вечер, что их расхватали в два счёта.
Мне об этом только что доложила соседка Магда, а она сама знаешь
какой тонкий ценитель пукловчанских булочек.
– Тётушка, – я попыталась успокоить
её, думая про себя, что лучше бы они с Магдой на пару отправились
пораньше спать, – это разве великое изобретение? Мы давно покрываем
наши булочки разнообразной глазурью, у нас и начинки на самый
изысканный вкус.
– Ох, да всё я понимаю, девочка, –
она достала веер и обмахнула раскрасневшееся лицо, – но ты же
знаешь, что у меня больное сердце и мне вредно волноваться, тем
более по поводу тощих Гоцеков? – выщипанная бровь поползла
наверх.
Здесь надо бы рассказать, что в
молодости наш сосед-кондитер обхаживал мою тётушку, но что-то у них
там не сложилось, и теперь они терпеть не могли друг друга. Во
всяком случае, заверяли об этом при первой же возможности.
– Конечно, – улыбнулась я, стараясь
успокоить её, а то стенания про болячки мягко перетекут в средства
лечения оных, – а потому давайте-ка лучше мы выпьем чаю и съедим по
только что испечённой булочке. Тем более, что я как раз только
недавно вытащила экспериментальную партию и заправила нежнейшим
творожным сыром и взбитыми сливками, хотела опробовать новый рецепт
к Новому году.
– Давай, а то с этими нервами,
чувствую, что не усну сегодня.
Вообще-то, тётушка любила
проворачивать это каждый вечер. Потом я ещё час выслушивала
стенания, как тяжело жить с больным главным органом, и какой это
для неё стресс, и что нам надо ещё сделать, чтобы наша небольшая
кондитерская процветала. Иногда, чтобы не заснуть с булочкой во
рту, приходится подпирать щёку кулаком. А то ещё воткнусь носом в
кружку, и тётя обидится, что никто её не слушает, а у неё больное
сердце.
