― Оливер, ещё вина!
Незнакомец стоял у раскрытого настежь окна, слегка поигрывая
бокалом и любуясь тем, как в солнечном свете искрился благородный
напиток.
Лёгкая усмешка тронула чётко очерченные губы. С первого взгляда
его внешность приковывала внимание, удивляла своей неповторимой
индивидуальностью, как будто мастер, не поскупившись на материал,
создал нечто совершенно уникальное. Густые смоляные волосы
ниспадали до плеч. Крупный волевой подбородок свидетельствовал о
незаурядной силе духа.
Его можно было бы назвать красивым в общечеловеческом понимании
красоты и гармонии, если бы не глаза. Пронизывающий, жесткий взгляд
холодных глаз вызывал невольную дрожь. Они всегда оставались
безучастными, даже когда на лице играла улыбка, и в зависимости от
обстоятельств меняли свой цвет — от светлых, почти прозрачных, до
тёмно-синих, глубоких, как океан, шумевший неподалёку.
Вошёл слуга - полуобнаженный смуглый юноша с волосами пепельного
цвета и выразительным рельефом мышц. Он поставил на письменный стол
поднос с бутылкой вина и бесшумно удалился.
Незнакомец, задумавшись на минуту, прошел вглубь гостиной, где
на небольшом столике пестрела квадратами шахматная доска, на
которой стояли фигуры, издалека ничем не отличавшиеся от обычных.
Но что-то в них настораживало, вселяло смутную тревогу. Она
нарастала по мере приближения к ним, пока вы, подойдя вплотную,
наконец, не замечали, что все фигуры были с человеческими лицами.
На них застыли гримасы страдания, боли, страха ― всей гаммы
негативных чувств.
Он приблизился к столику, и лица фигур мгновенно пришли в
движение: на одних отразился ужас, другие, казалось, издавали немой
крик, иные скорбно поджали губы и сдвинули брови, некоторые
затравленно и подобострастно косились в сторону Незнакомца. На его
лице вновь заиграла усмешка. Он явно что-то задумал и был доволен
своим расчетом. Властным движением руки взял одну из фигур и
переставил её на несколько клеток.
* * *
Мадлен беспомощно теребила поясок платья. Она едва сдерживалась,
чтобы не расплакаться и сохранить достоинство.
― Мисс Чанс, мы ожидали от вас большего, гораздо большего. Ваш
роман оставляет желать лучшего. Сюжет банален, действия
предсказуемы, герои какие-то… пресные, что ли, ― главный редактор
был безжалостен.
Он сидел, закинув ногу на ногу, и мерно покачивал ботинком в
такт своим словам, не обращая внимания на поскрипывание кресла. Ему
не впервой было устраивать разнос незадачливым авторам.
― Вы нас разочаровали. В таком виде его нельзя печатать.
Руки Мадлен устали от пояска и принялись за сумочку.
― Что с вами, мисс Чанс? ― спросил главный редактор, несколько
смягчившись. ― Вы никогда не блистали оригинальностью, но мы
сотрудничали с вами как с надёжным автором.
― Позвольте, я переделаю… доработаю… мистер Стейбл, ― наконец,
выдавила из себя Мадлен, борясь с предательски подступавшими
слезами.
― Ну, хорошо, ― недовольно поморщившись, разрешил главный
редактор. Он не любил задержек в работе с авторами. ― Попытайтесь.
Даю вам две недели. В противном случае… ― он многозначительно
развёл руками, но его мысль была понятна и без слов. ― Всего
хорошего, мисс Чанс. Удачи.
Разговор был окончен, и Мадлен ничего не оставалось, как
попрощаться и уйти. Только что ей дали понять, что как писательница
она полное ничтожество. « Не блистали оригинальностью… Вы нас
разочаровали…» В её голове проносились обрывки фраз Стейбла.
Она брела по улицам, ничего не замечая вокруг. Мадлен была
девушкой ранимой, так и не привыкшей к жёсткой конкуренции,
требовавшей приспосабливаться, работать локтями и остальными
частями тела, чтобы любой ценой добиться поставленной цели. На
самом деле не так уж плох был её роман, а главный редактор
намеренно сгустил краски, думала она. Мадлен чувствовала, что в ней
есть искра Божия, но что-то мешало, как будто незримый потолок не
давал ей взмыть вверх яркой звездой и прочно обосноваться на
небосклоне.
