Иногда меня посещают странные мысли: зачем мы рождаемся на этот
свет? Ведь в конце всех нас ждет одно: участок земли размером два
на два, дорогой (или не очень) гроб и толпа людей, идущих за ним.
При этом, чем дальше скорбящий находится в толпе от
непосредственного виновника данных печальных событий, тем менее
скорбящим он выглядит, а если прислушаться, о чем эти скорбящие
говорят между собой, то вы вряд ли услышите в их словах хоть одно
упоминание о покойном. Давайте начистоту: многим из них совершенно
наплевать на того, кто находится сейчас в своем последнем убежище.
Они идут просто потому, что так надо, так принято. А кто и зачем
это принял, никого особо не волнует. Просто жил себе человек, жил,
и... всё... Но проводить его в последний путь — это традиция,
соблюдающаяся неукоснительно. Что ещё принято на подобных
мероприятиях? Ах, да. Несколько пластмассовых цветов или венок, да
мысли о скорых поминках, на которых есть что выпить и чем закусить.
Люди подходят к родственникам ушедшего и выражают сочувствие
совершенно равнодушными голосами, даже не стараясь делать вид, что
им не все равно.
Мне в этом плане повезло. Я не видела, как хоронили Серёжу. Ко
мне не подходили с фальшивым сочувствием на лицах, а то и без
сочувствия. Я не сидела целую ночь возле открытого гроба, и не
падала в обморок на кладбище от эмоционального шока, помноженного
на эмоциональный коллапс. Я в это время лежала в палате интенсивной
терапии в больнице, где уже без малого восемь лет работала
терапевтом, в так называемом ПИТе, и совершенно не старалась
помогать моим коллегам вытаскивать меня с того света, потому что
эмоциональный коллапс все же присутствовал.
А людям, как всегда, было наплевать. Похоронили молодого,
здорового мужчину, которому не исполнилось ещё и тридцати, и —
забыли. И ничего не произошло: солнце все так же всходило на
востоке, а ночью можно было увидеть луну в самых ее различных
фазах, ведь что такое жизнь одного единственного человека в
масштабах вселенной? Ничего. Для всех ничего, кроме, разве что
меня.
Только сочувственные взгляды Димки заставляли меня рыдать по
ночам в подушку и ухудшать мои показатели, и без того неважные.
Только вот Димке тоже было наплевать на Сережу. Он его совсем не
знал, чего же беспокоиться о совершенно постороннем человеке? Но
его понять можно, если бы он о каждом своем покойнике переживал, то
давно бы уже свихнулся.
Димка — одногруппник, большой умница и просто хороший человек,
ставший, после окончания университета, реаниматологом, зачем-то
вытащил меня с того света. Меня смог, а вот Серёжу — нет.
Собственно он Сережу и не спасал, спасать было некого, мой муж
погиб сразу. Из покореженной машины спасатели вытащили уже труп.
Так что Сережу Димка спасти не мог. И нашего так и не родившегося
сына тоже не мог, все-таки он врач, а не Бог. Его же и послали наши
хирурги сообщить мне новость, что детей у меня больше не будет.
Никогда.
После аварии я провела в больнице два месяца. Провела бы меньше
— послеоперационные швы практически не беспокоили, но друг не хотел
меня отпускать, придумывая все новые и новые симптомы и тщательно
записывая их в историю болезни, чтобы оправдать мое нахождение в
родной больнице и не подставиться перед каким-нибудь очередным
проверяющим.
Через два месяца Димка всё же согласился выписать меня домой,
потому что ему до смерти надоело мое нытье про то, что я до смерти
устала здесь находиться, а дома, как многие говорят, и стены лечат.
Правда, видно было, какие чудовищные сомнения его терзают. Перед
самой выпиской он подвёл меня к зеркалу в ординаторской и заставил
внимательно рассмотреть себя.
— Смотри, куда отворачиваешься? Что ты видишь? Молчишь? Так я
отвечу. Ты видишь тень той молодой энергичной женщины, которой ты
была ещё два месяца назад. Ты почему ничего не ешь? И даже не
вздумай мне врать — Наташка тебя сдала с потрохами, — мой друг все
больше и больше заводился, а я молчала и задумчиво разглядывала
себя в зеркале. Впалые щёки, бледная, почти прозрачная кожа,
тусклые волосы непонятного цвета, лихорадочный блеск в глазах,
м-да, красота — страшная сила. А похудела я до такой степени, что
халат, который притащил мне Димка из дома, был обмотан вокруг меня
на два оборота. «Можно в фильмах ужасов вампиршу, умирающую от
гемоглобиновой недостаточности, играть, и даже грим не
понадобится», — как-то отстранённо думала я, пытаясь удержаться на
ногах. Слабость была такая, что хотелось сесть прямо на пол и
никогда с него не вставать.
