Дело № 34-С. Последний приют.
Натужно завывая мотором, чёрная “Победа” прорывалась сквозь весеннюю распутицу и разросшиеся кусты, корявые ветки которых злобно скребли по стёклам. Колёса буксовали, раскидывая жирные комья грязи, что уродливыми кляксами липла на пороги автомобиля. Сквозь хрипы помех прорывалось Всесоюзное радио, шёл повтор доклада Никиты Сергеевича Хрущёва от 23 февраля 1954 года:
«Задача состоит в том, чтобы уже в следующем году значительно повысить валовый сбор зерна, а государственные заготовки…».
«Ну всё, теперь каждый месяц будут крутить», – беззлобно подумал капитан в меховой шапке-ушанке с кокардой, густыми русыми волосами, зачёсанными назад, и цепкими серыми глазами, сидевший на заднем сидении автомобиля. Николая Акулова, нового оперативника управления “О” КГБ, мучило плохое предчувствие. На первое задание его отправили вместе с лейтенантом Марией Медведевой, молодой, но якобы опытной сотрудницей, чью ладную фигурку не удалось скрыть тёплой шинели. Он не понимал, почему девчонку назначают надсмотрщиком над ним, проработавшим в уголовном розыске больше десяти лет. Благодаря ему в тюрьмы и лагеря отправилась куча негодяев и преступников всех мастей, а сегодня опытный оперативник должен, как в детской сказке, найти то, не знаю что. Чем же может помочь вчерашняя выпускница академии?
Синие глаза Медведевой, спрятанные за густой каштановой чёлкой, безучастно смотрели в окно, ей явно не было дела до метаний капитана, а от неё самой точно веяло холодком. Но Акулов грешил на неработающую в машине печку, да и от долгого сидения кровь в жилах уже застоялась, отчего то и дело пробирала дрожь.
– Сколько ещё? – Нетерпеливо спросил он водителя.
– Да уж почти приехали, товарищ капитан! – Откликнулся прапорщик Дмитрий Фишман. Обычно без меры болтливый даже он всю дорогу молчал. – Ещё чуть-чуть и таки будем кушать мацу в тепле и уюте.
И добавил вполголоса, проверяя рукой поток воздуха:
– Ну, ничего, печечка, приедем, и я покажу тебе, где даже раки не зимуют.
Наконец, кусты расступились, и назойливый скрежет веток по стеклу прекратился. Автомобиль, мягко покачиваясь на ухабах, въехал в деревню. Если можно назвать деревней одну улицу из десятка кособоких хилых избушек и мрачной двухэтажной усадьбы с окнами-мотыльками, светящимися в вечерних сумерках.
Фишман остановил машину возле старого дома с покосившимся крыльцом. На крючке висела керосиновая лампа с мелким дрожащим пламенем, освещающим табличку “Милиция”. Водитель выскочил первым и тут же нырнул под капот. Акулов открыл дверцу и подал руку Марии, но она словно не заметила ни капитана, ни его жеста и, ощутимо задев его локтем, проскользнула сразу в дом. Челюсти сжались от внезапной боли – тычок лейтенанта пришёлся возле сердца, где с войны застрял крохотный осколок, о котором знали двое: Николай и хирург, спасший ему жизнь. Оперативник оглянулся, проверяя, не выдал ли кому свой секрет. Но Фишман так и копался под капотом, задорно матерясь, а улица оставалась пустынной, только уродливая старуха смотрела из окна дома напротив. Капитан словно кожей почувствовал её пронзительный взгляд. Поводя руками, она нащупала открытую створку и с оглушительным звоном захлопнула. Николай выдохнул – похоже, женщина была слепа, – и нервно дёрнул плечами, словно стряхивая взор старухи, и вошёл в дом.
Алеющие угли из приоткрытой печки кидали красноватые лучи на бревенчатые стены горницы. На столе, заваленном бумагами и пустыми стаканами чадила лампа, а сбоку стояла маленькая резная тумбочка с самоваром и самодельным радиоприёмником с корпусом из фанеры. Из динамика чистым, неискажённым расстоянием и помехами голосом продолжал свой доклад Хрущёв:
