Глава 1. Падение печати
Тьма стояла в воздухе, как сырой туман. От него першило в горле. В сердце леса высились мрачные стены древнего монастыря. Камень, покрытый зеленоватым мхом, источал вековую сырость, а узкие окна-бойницы с треснувшим стеклом, смотрели в никуда. Массивные ворота, окованные ржавым железом, скрипели под напором ветра. Надвратная арка, увитая плющом, хранила следы вырезанных крестов, но время и дожди стёрли их очертания, оставив лишь убогие остатки.
Сотни лет назад, пожалуй, в самую темную ночь, когда луна и звёзды укрылись за плотной завесой облаков, в центре монастыря собрались семеро. Монахи этого места. Избранные. Их фигуры тонули в тяжёлых плащах – ткань, потемневшая от сырости и времени, была расшита золотыми символами. Эти символы в отблесках огня казались живыми, готовыми соскользнуть с материи и убежать прочь от этого места. Лица монахов прятались в тени глубоких капюшонов. У алтаря. Грубого алтаря из чёрного гранита, – стояли песочные часы. Их стекло покрывали тонкие трещины, а песок внутри струился медленно, отсчитывая последние мгновения перед неизбежным. На алтаре лежал свиток с древними письменами. Это было пророчество, гласившее, что тьма пробудится, если её не связать до полуночи этой ночи.
В полночь факелы вспыхнули сами собой. Их пламя бросало тени на стены, где каменные ангелы шевелились в отблесках – то ли в предостережении, то ли в насмешке. Пол под ногами был выложен плитами, по которым от старости уже пошли трещины. В центре зала чернела семилучевая звезда. Она была вырезанная в камне глубокими бороздами. На алтаре лежал медальон – старый, потемневший от веков, но металл его сиял болезненным блеском. Семилучевая звезда на нем пылала багровым светом.
Семеро заняли свои места, встав на лучи звезды. В правой руке каждого был ключ – тяжёлый, отлитый из потускневшего металла, с рукоятью, покрытой сломанными рунами. Ключ ветра засиял серым, низкий монах с нервным тиком шептал молитвы; ключ земли горел коричневым, грузный монах сжал его, хрустя суставами, и пробормотал: «Земля нас не простит»; ключ воды покрылся инеем, худой монах с длинными пальцами капал воском себе на руку, не замечая боли, и дрожал: «Она живая, я слышу её»; ключ металла звякнул о камень, молодой монах со шрамами выкрикнул: «Если конец, пусть плавиться!»; ключ огня вспыхнул алым, старый монах с горящими глазами молчал, но его руки дрожали; ключ воздуха засветился белым, высокий монах с астматическим свистом выдохнул: «Воздух густеет… оно здесь». Главный, Отец Рафаэль, возвышался над алтарём. Высокий, с аскетичным лицом, изрезанным морщинами, он казался высеченным из того же камня, что и стены. Глаза горели лихорадочным огнём, но в них таилась тревога. На шее висел седьмой ключ – чёрный, с зазубренными краями и руной крови. В руках он держал фолиант – кожа переплёта потрескалась, страницы крошились.
– Мы не знаем, что зовём, – голос монаха ветра сорвался.
– Семь стихий, семь печатей. Так велено – сказал монах металла решительно, но взгляд метался. – Пророчество не лжёт: она идёт за нами всеми.
– Она живая. Она нас не пощадит, – тихо сказал монах воды и опустил глаза.
Монах огня молчал, но его пальцы, сжимавшие ключ, дрожали. Он бросил быстрый взгляд на алтарь, где лежал медальон, и его губы едва заметно шевельнулись, словно он шептал что-то, чего не должны были услышать другие. Рафаэль заметил это, его брови нахмурились.
– Хватит, – Рафаэль вскинул ладонь, требуя тишины. – Это наш долг – связать её, пока она не пожрала мир. Семь стихий – семь печатей. Мы не творим магию, мы запираем древнюю дверь. Если не успеем – она распахнётся сама. Если тьма предаст, я не дам ей взять всё.
