Хоть мой рассказ пойдёт не совсем обо мне, я не могу начать его иначе, кроме как с самого что ни на есть чистосердечного признания в любви.
Я люблю этот город – с его порога. Опустевшие в столь поздний час прилавки, глухой железнодорожный забор за пышными кустами, небо с проклёвывающимся звёздами… запах пельменей из ближайшего распахнутого окна и прилипчивый мотивчик, доносящийся от круглосуточного магазина неподалёку.
Люблю куда больше Москвы – конечно, и в ней есть свои прелести, но зато здесь тихо, зелено и… нет, разумеется, не скучно.
Просто надо глубоко вздохнуть – и ни-ку-да не торопиться.
…В вечер моего прибытия на автостанции было безлюдно – последним рейсом возвращались человек пять из Москвы после рабочего дня, а кто их тут будет встречать? Спрыгнув на асфальт, я поправил на плече ремень спортивной сумки, огляделся и, присев на край бетонной клумбы, расшнуровался. Разувшись же, с удовольствием пошевелил пальцами ног, связал кеды шнурками и повесил их себе на плечо, чтобы не занимать руки.
После долгой разлуки в любимый город стоит входить, чувствуя босыми ногами тепло нагретого за день шершавого асфальта и ловя щекой летний ночной ветерок. Ну а напороться пяткой на осколок… не велика беда.
– Эгей, Холин! Глазам не верю, кто вернулся!
Меня догнали и с размаху хлопнули по плечу – даже в локте отдалось.
– Чего молчал-то, партизан московский? Свалился как снег на голову!
– Привет, Сань! – Я обернулся и крепко прихватил ладонь вынырнувшего словно из ниоткуда друга. – Да уж, снег в июне…
– Метеорологи в шоке, ага! – продолжал расплёскивать незамутнённую радость Саня по прозвищу Шумахер. – Недолго же ты выдержал в этом вашем Москвабаде.
– Ну вот так уж судьба сложилась.
Тоже мне «недолго»… По мне так сущую вечность.
– Похоже, московские периоды всё короче? – ухмыльнулся Саня, и в свете уличного фонаря я отметил новый скол на верхнем резце и свежевыбритые виски. А вот чёлка ещё отросла с прошлой встречи, натуральный чуб.
– Да надоело, Сань. Так что всё, в этот раз документы из московской школы уже забрал, – сообщил я со вздохом. – Опять с тобой за одной партой торчать придётся. Как буду готовиться к поступлению – не представляю…
– А я хорошо представляю: бабуля твоя на тебя насядет – и тут-то ты всё, что там тебе знать надо, наизусть вызубришь! И всю литературу до кучи, от Пушкина и до… кто там у нас самый поздний?
Я честно попытался припомнить.
– Хм… до Бродского?
– А он чё там написал? «Отца и дети»?
С выразительным вздохом я закатил глаза – Шумахер неисправим. Машину починит с закрытыми глазами, двигатель внутреннего сгорания по памяти нарисует, маршрут через весь город не хуже навигатора проложит, а вот всё, что касается высокого мира искусства – уже за пределами его понимания.
Но мы всё равно дружим почти всю жизнь.
– Он поэт вообще-то. «Не выходи из комнаты, не совершай ошибку», помнишь?
– А-а, ну вот, видишь, ты и так уже всё знаешь!
Под этот бессмысленный трёп мы прошагали мимо всех автобусов и остановились на краю освещённого последними фонарями-прожекторами круга. Дальше – уличная темнота.
– Литература – полдела, – терпеливо объяснял я. – Ты бы видел список фильмов, которые мне надо будет отсмотреть… И никаких сериалов, представь себе, сплошная чёрно-белая классика.
– А тот с Суперменом, который в чёрно-белой версии вышел, не прокатит?
– Увы.
– Да ладно тебе, расслабься! У нас ещё два года впереди, ты что-то раньше времени панику наводишь.
Я только покачал головой. Сане легко говорить – он ещё даже не решил, куда поступать будет. А у меня план на два года расписан…
