Пролог.
Возле дверей стояли, небрежно держа алебарды, два меднокожих гиганта в красных, с золотой вышивкой набедренных повязках. Привилегия – вот так стоять возле входа в покои самого важного человека в царстве, передавалась от отца к старшему сыну уже более пяти тысяч лет, поговаривали даже, что на самом деле гиганты одни и те же, бессмертные создания магического гения. Крошечный по сравнению с десятиметровыми дверями человек с аккуратной, заплетённой в косичку чёрной бородкой, снял сандалии, большую часть одежды и опустился на колени. Путь от дверей до трона предстояло проделать на четвереньках, в одном нижнем белье.
Двери бесшумно распахнулись, на лицах охранников застыло презрительное выражение, кто для них эти посетители, просто прах под ногами повелителя, одного слова которого достаточно, чтобы даже память о входящих сюда людях исчезла.
Человек поднял правую руку, переставил, подтянул левое колено, потом проделал то же самое с другой рукой и ногой, и так шестьдесят раз, не поднимая головы, смотря на своё отражение в отполированных золотых плитках пола. Да и что он мог увидеть нового – мощные, инкрустированные золотом колонны высотой сорок метров подпирали золотой же потолок, разукрашенный драгоценными камнями, зал размером с футбольное поле был практически пустым, только у стены, противоположной дверям, стоял на возвышении золотой трон. Если все золото, что было пущено на отделку зала, собрать вместе и сплавить, получился бы куб с гранью в десять метров, и весом почти в двадцать тысяч тонн.
Золотой пол неприятно холодил руки, его температура всегда была примерно пятнадцать градусов по Цельсию, который, вполне вероятно, никогда не рождался на этой Земле. Казалось, гравитация здесь возрастала вдвое. Хотя, может быть, и не казалось, каждый рывок давался человеку с трудом, но он терпел, и только уткнувшись в ограничительный барьер, перевёл дыхание и поднял голову.
На белоснежном троне сидел молодой, лет двадцати пяти, человек, с вьющимися волосами цвета воронова крыла, тонкой длинной бородкой, продетой через кольцо, в белой тунике, заколотой пряжкой белого металла, и с интересом смотрел на распростёршегося перед ним посетителя. Внимательный взгляд, с любопытством изучающий стоящего на четвереньках человека, добрая улыбка, собирающая еле заметные морщинки возле глаз, свободно лежащие на бёдрах руки – все это должно было располагать к себе, но почему-то внушало только страх и беспокойство.
Пришелец, избегая встречаться глазами с хозяином покоев, заголосил:
– О, великий энси, надежда и опора трона, повелитель молний и попиратель облаков…
– Хватит, – повелительно произнёс молодой человек, вставая с кресла. Он медленно спустился к замершему посетителю, обошёл его вокруг, потыкал ногой, словно тюк с вещами.
– Старый нун Громеш, давно тебя не было видно. С чем пожаловал?
Громеша доброжелательность хозяина зала не обманула. Он помнил, как люди входили сюда, и больше не возвращались, и однажды даже сам стал свидетелем того, как грузная фигура просителя, вот так же стоящая на четвереньках, поплыла, превращаясь в бесформенный кусок чего-то отвратительно-бурого, и впиталась без остатка в золотой пол. К тому же заданный вопрос не предполагал ответа, скорее, был неким ритуалом, отработанным за тысячи лет.
Никто из тех, кому доводилось бывать в этом зале, из тех, кто вообще знал, что такое помещение во дворце существует, не видел, чтобы энси был моложе пятнадцати лет и старше сорока. Один сменял другого, все так же сидя на троне и затем спускаясь к посетителям, год за годом, столетие за столетием, на памяти нуна это была уже восьмая опора трона, которая, в сущности, делала с этим троном что хотела. Эгиры изредка приходили и уходили, лугали, номинальные главы государств, хоть и чаще, сменяли друг друга, и такая ротация была закономерной, происходила по большей части естественным путем, на место умершего правителя садился другой, не всегда ближайший, но родственник. Только энси, когда подходил срок, выбирали своего преемника сами, из обычных подростков, неодарённых, не принадлежащих старым семьям, уходили с ними в скрытый от чужих глаз храм, откуда возвращался только один, тот, что моложе. Садился на трон и вот так же с доброй улыбкой и внимательным взглядом встречал каждого, кто по какой-то причине, очень важной, осмеливался потревожить его покой – только в один-единственный день лунного месяца. Что делал молодой человек в остальные дни, наверное, знали только его охранники, но ни один из них за тысячи лет не сказал ни слова.
