Пролог: Крик Камы
Оля Дымова стояла на обрыве, где Кама вгрызалась в берег, её воды чернели под грозовым небом, как разбитое зеркало, отражавшее расколотый мир. Ветер хлестал её рыжие волосы, усыпанные веснушками щёки горели от соли, что нёс воздух – запах реки, пропитанный ржавчиной и памятью. Ей было семь, когда Кама чуть не забрала её: течение утащило под мост, вода сдавила горло, а в глазах потемнело, пока дед не вырвал её из глубины. – Ты сильнее её, Оля, – шептал он, прижимая её к мокрому пальто, но теперь его нет. Три года назад он ушёл к реке и не вернулся, оставив ей только дневник – потёртый, с запахом сажи, что сейчас жёг её ладони. Компас на шее дрожал, стрелка металась, как будто Кама тянула её к себе. Оля раскрыла дневник, и страницы захлопали, как крылья ворона, вырванного из гнезда. Первая строка ударила в грудь: “Кто ищет мою правду, услышит мой крик!” Она сглотнула, пальцы задрожали – не от холода, а от тени в памяти: дед в ту последнюю ночь, его спина в старом пальто, уходящая в туман. Она знала – он не утонул случайно. Кама дышала под ней, волны бились о камни, и в их рёве проступил звук – низкий, живой, как стон из глубины. Оля шагнула ближе, галька осыпалась под сапогами, и листок вырвался из дневника. Он закружился над водой – её детский рисунок: девочка с косичками, лицо перечёркнуто красным, а под ним его почерк: “Ты – следующая.” – Я найду тебя, – шепнула она, и голос сорвался, как нить, оборванная ветром. Волны вздыбились, ударив в берег, брызги обожгли лицо, солёные и горькие, как слёзы, которых она не пролила. За спиной Сарапул вставал из мглы – не город, а зверь с кирпичными костями и глазами-окнами, что следили за каждым её шагом. Колокольня ударила раз – гулкий звон, будто молот по рёбрам, и эхо раскатилось над рекой. Оля сжала рисунок, сунула его в карман рюкзака и шагнула прочь от края, но Кама не отпустила. Её рёв догнал, вплетясь в пульс: тук-тук, тук-тук. Это был крик – не воды, а чего-то живого, что знало её имя. Она обернулась. Вода дрогнула, и в волнах мелькнула тень – не её отражение, а его: деда, с протянутой рукой, пальцы в пятнах сажи, будто он только что писал. Оля замерла, сердце стукнуло, и тень пропала, оставив рябь, что шептала: “Иди ко мне.” Компас на шее дёрнулся, указав не на север, а вниз, к воде. Оля знала: это начало. Она вдохнула глубже, сжала дневник и пошла к городу, где камни уже шептали её судьбу. Загадка духа: Что бы ты бросил в Каму, чтобы услышать её крик?
Глава 1: Старый дом у реки шепчет
Оля Дымова толкнула дверь старого дома деда, и та поддалась с хриплым стоном, как будто кто-то выдохнул ей в лицо. Внутри воздух был густым – пахло сыростью, старым деревом и чем-то сладковатым, как гниющий мёд. Свет лился через щели в заколоченных окнах, рисуя полосы на полу, где пыль лежала слоями, словно снег, нетронутый годами. Её рюкзак тёр плечо, компас на шее покачивался, стрелка металась между стенами, будто не могла выбрать сторону. Оля шагнула внутрь, и доски под ногами прогнулись, издав звук, похожий на шорох листвы. Это был его дом – место, где дед рассказывал ей о купцах, водя пальцем по картам: “Они строили Сарапул, Оля, но некоторые ломали его жадностью.” Она провела рукой по облупившейся стене, где ромашки на обоях выцвели до серых пятен, и остановилась у камина. Над ним висело зеркало – мутное, в бронзовой оправе, с трещиной, что рассекала его, как молния. Оля посмотрела в него, но отражение дрогнуло – вместо её зелёных глаз на неё смотрел он: дед, в старом пальто, с сажей на щеках. – Оля, – шепнул он, и голос был мягким, как тогда, в детстве, – найди меня. Она отпрянула, сердце стукнуло, и зеркало снова показало её – бледную, с растрёпанными рыжими волосами. – Это не ты, – выдохнула она, сжимая дневник. Она знала про Коркамурта – домового, что стерёг дома купцов, принимая облик тех, кого ты любил, чтобы заманить или прогнать. Оля шагнула к камину, заметив блеск в золе – маленькая кукла-зернушка, сшитая из мешковины, с зёрнами вместо глаз. Она потянулась к ней, но зеркало треснуло громче, и голос деда стал резким: “Оставь её, Оля. Уходи.” – Ты не он, – бросила она, сжимая кулаки. Её пальцы скользнули к компасу – стрелка указывала на зеркало. Она знала: Коркамурт прятал правду, но не отдаст её без боя. Оля схватила кочергу у камина и ударила по зеркалу. Стекло разлетелось, осколки брызнули, как капли дождя, и из трещины вырвался холод – не ветер, а дыхание, пахнущее землёй и шерстью. Тень в углу сгустилась, приняв форму старика в вывернутом тулупе, с глазами, как угли, и ртом, растянутым в ухмылке. – Разбила мой дом, – прохрипел Коркамурт, его голос скрёб, как нож по камню. – Докажи, что достойна. Назови, чего боишься больше всего. Оля замерла. Её страх – вода, Кама, что чуть не забрала её. Но она знала: он ждёт слабости. – Я боюсь потерять его навсегда, – сказала она, глядя в угли его глаз. – Но я не уйду, пока не найду правду. Тень дрогнула, Коркамурт издал звук – не смех, а скрип досок, – и отступил. Кукла-зернушка упала к её ногам, а в камине открылась ниша. Оля вытащила свёрток – карта, нарисованная углём, с красной меткой: “Кровь пристани зовёт.” Зёрна на кукле шевельнулись, как живые, но она сунула её в рюкзак, не глядя. Дверь хлопнула за спиной. Оля обернулась – высокий силуэт стоял в проёме, чёрный плащ развевался, как крылья. Владимир Соколов шагнул внутрь, его щека пересекалась шрамом, а на руке, сжимавшей перчатку, виднелся ожог – след клыков, багровый и свежий. – Дымова, – бросил он, его голос резал, как лезвие, – ты копаешь там, где не стоит. Это моё. – Твой дом? Или твоя вина? – ответила она, сжимая карту. Владимир шагнул ближе, но Оля рванула к окну, выбив доску. Свет ударил в глаза, и она выскочила наружу, слыша, как Коркамурт шепчет ей вслед: “Ты назвала страх. Теперь он идёт за тобой.” Загадка духа: Чего ты боишься больше всего, и хватит ли смелости назвать это вслух?
