После мягкой зимы прошедшего года, словно согретой успехами литвинской армии, конец ноября 1662 года обещал на этот раз три суровых снежных месяца. – Пришел-таки Зюзя в белых одеждах, – говорили тревожно литвинские старушки, намекая на белобородого и босого бога зимы, несущего холода и вьюги…
Снег уже укрыл истерзанную за восемь лет войны землю мягкой белой шубой, в воздухе кружили снежинки, а на стеклах чудом сохранившихся от войны неразбитых окон мороз малевал свои замысловатые узоры. В отличие от предыдущего сезона лед уже с первых дней зимы начал сковывать многочисленные реки и речушки Литвы, а снег покрывать холмистые их берега, накрывать крыши разбуренных и все еще целых хат, дворцов и крепостей.
Обычно весна долго и робко начинается в Литве, словно скромная красна девица, стесняющая входить в покрытый льдом и снегом дворец не ей принадлежащий. А зима не церемонится, сразу по-хозяйски заходит и садится на все лавы. Вот и ныне, в начале декабря зимний Зюзя уже полноправно царил по берегам Западной Двины. На фоне снега чернели силуэты голых корявых деревьев, придававших пейзажу какой-то мистический вид, словно кривляющиеся в танце великаны, раскинувшие руки, приветствовали приход бога зимы… И Самуэлю Кмитичу нравилась эта пора года, нравился этот пейзаж на закате солнца, нравились первые морозы, свежий хрустящий снег… Он спрыгнул с коня, с удовольствием погрузив сапоги в свежий сугроб, и сделал знак своим людям рукой, мол, оставайтесь в седлах на месте. Впереди перед полковником светло-лиловой гладью в свете наступающего заката раскинулось между двух сосновых рощ поле, по которому навстречу Кмитичу в длинной бурой шубе, медленно ступая по сугробу, шел бородатый человек. Ох, как давно хотел оршанский князь познакомиться с ним лично, поговорить, взглянуть в его глаза, понять его… Уверенной походкой Кмитич пошел навстречу бородачу в длинной шубе. То был князь Иван Хованский, личный враг Кмитича еще со Смоленска. Год назад Кмитич полагал, что московский князь испытал сполна: разбитый, униженный и потерявший в плену своего сына он, казалось бы, должен вот-вот признать свое поражение, смириться с силой своего врага, уйти. Но нет. Хованский никуда не ушел, жаждал мести, реванша. Кажется, что для него смысл жизни был даже не в том, чтобы освободить из плена сына, не в том, чтобы выиграть войну Московии с Литвой, а в том, чтобы разбить и пленить лично оршанского князя пана Кмитича, столь много крови попортившего ему, опытному и грозному вояке Ивану Хованскому.
И вот они сошлись, встали на расстояние вытянутой руки, пристально глядя друг на друга. Кмитич с интересом рассматривал лицо Хованского, которое ранее видел лишь дважды издалека. Впервые он увидел Хованского со смоленской стены в подзорную трубу. Затем – в бою под Полоцком, во время переправы, когда московский князь еле ушел.
«А ты, брат, постарел», – Кмитич осматривал изрядно пополневшее желтое лицо с мешками под усталыми слезящимися глазами. Некогда аккуратная рыжеватая бородка Хованского нынче торчала лопатой.
В отличие от Кмитича, Хованский впервые видел своего кровного соперника. Он тоже с любопытством осматривал Кмитича, находя, что внешность оршанского полковника вполне соответствует тому, как его описывали в Полоцке: молод – около тридцати, высок, хорош собой, с выразительным взглядом из-под черных бровей. Еще говорили, что начитан и умен. Храбрый и ловкий воин… «Пожалуй, таков и есть», – думал Хованский, не без ревности рассматривая этого высокого длинноволосого мужчину с аккуратно подстриженными рыжеватыми усами. Обычно шляхтичи вплетали в концы длинных волос банты, у этого же литвина Хованский с удивлением рассмотрел вместо бантов перья ястреба. Московский полковник тяжело вздохнул, с тоской вспоминая и свои тридцать лет. Увы, за последние годы былые раны, кочевая военная жизнь, абы какая пища, плохой табак да периодическое беспробудное пьянство ослабили бренное тело московского полководца. В свои сорок пять лет он выглядел на все пятьдесят пять. «Мне бы его годы!» – в сердцах вздохнул Хованский, глядя на крепкого оршанского полковника в красивой соболевой шапке. Но в остальном его кровный враг даже несколько разочаровал московского князя. «Верно говорил Петька, ничего в нем особенного и страшного нет. Человек как человек», – не без удивления думал Хованский, вспоминая описания Кмитича своим сыном. Пётр Хованский и в правду говорил о Кмитиче, как о человеке ничего из себя внушительного либо страшного не представлявшего, скорей даже наоборот: воспитанного, тихого, любезного… «С внешнего вида он мил и приветлив, словно скромный родственник, случайно зашедший на ночлег», – говорил Пётр о Кмитиче, человеке, который дважды ранил московского княжича в кавалерийской рубке и затем пленил…
