Жаркий июль сменился тихим и мягким августом. Стояли теплые безветренные дни, чистое голубое небо висело над древней Вильней, белые чайки проносились высоко на фоне лазури, и, кажется, абсолютно ничто не предвещало катастрофы, которая неотвратимо шаг за шагом надвигалась с востока. Однако дух грядущей опасности уже наполнял чистый воздух берегов Вилии. Несколько виленцев-лютеран ходили по протестантским храмам и испуганно рассказывали священникам, как в ночь на 2-е августа, на день Ильи-Пророка они видели в небесах страшное видение – скачущую Дикую охоту, и даже слышался грохот копыт от топота огромных, черных, как уголь, летящих по небесам скакунов. – То воинство Ильи-Пророка и архангела Михаила заступается за наш город, – объясняли одни священники, – даст Бог, минует нас чаша сия.
– То дурной знак, – говорили старики, – это Дикая охота древнего гаута Одина предупреждает всех о лютой опасности. Нужно бежать, падать ниц, спасаться…
Люди, тем не менее, охотнее верили не в заступничество святого Ильи, а в наказание за грехи от древнего Одина. И вот уже потянулись на запад телеги и повозки беженцев с окраин города, убегающих подальше от железного потока царского войска, уже долетал до стен Вильны запах чужих костров. Другие готовили запасы продовольствия на продолжительное время, полагая, что сражение вблизи города разрешит в скором времени мучительную неизвестность.
Великий гетман решил не обороняться на слабо приспособленных для этого стенах Вильни, а встретить врага на подступах к столице и с боями отходить к Зеленому мосту за реку Вилию, где будут ждать ратники Гонсевского, затем спалить мост и отступить к Жмайтии, ожидая подкрепления от шведов.
Гонсевский придерживался собственной стратегии: принять бой на стенах Вильни, хотя бы символический, чтобы никто не посмел упрекнуть, что они бросили город на произвол судьбы. Затем подскарбий литовский собирался отступить на запад, но не в Жмайтию, а через Троки и Гродно – в Польшу.
Однако оба гетмана не бросали попыток заключения мира или хотя бы перемирия с царем. 6 августа, когда армия Московии уже стояла под городом, они направили царю очередной лист с предложением мира. Такое же предложение выслал и виленский бискуп Юрий Тышкевич на имя атаманов Черкасского и Золотаренко. Конечно, как и думал Януш Радзивилл, все это оказалось бесполезной тратой чернил и бумаги – со стороны врага никто мириться не желал. Царя лишь раздражали эти жалобные писульки.
– Пусть больше не пишут! – хмурил он бровь и швырял листы под ноги, топча их алыми расшитыми золотом татарскими сапогами с острыми, глядящими вверх носками.
– Ничего читать не буду! Или они сдаются, или я их в порошок сотру!
Якуб Боноллиус исчез. Уехал вместе со свитой шведского губернатора Риги Магнуса Де ла Гарды? Похоже на то. Неужели геройский пан инженер бросил на произвол судьбы свой родной город? Кмитичу это казалось почти невероятным. «Возможно, Якуб еще вернется, еще успеет навести порядок на бастионах у стен Вильны», думал Кмитич. Увы, все говорило о том, что Боноллиус уже не успеет это сделать. Может, именно потому таким сосредоточенным и невеселым было его лицо во время подписания обращения к шведскому королю. Может он сейчас уже в Швеции собирает войско? Оршанскому князю оставалось лишь гадать.
8-го августа Кмитич проснулся за полчаса до рассвета и наблюдал за фиолетовой окраской горизонта, что предвещало теплую погоду. Но вот из-за лиловой полосы вынырнул ярко-красный диск солнца, тут же укутавшись редкими облаками. – Хм, – оршанский князь задумчиво потирал подбородок, – теперь вроде как к дождю…
