«Я сказал: вы – боги, и сыны Всевышнего – все вы…»
Ветх. завет, Пс. 81:6
Я не люблю людей. Особенно в толпе. Они страдают, им причиняет боль страшное чудовище – общее мнение. Оно подстёгивает, заставляя бессмысленно двигаться, и превращает всех в мутный океан, в котором волны и настроения причёсаны одним ветром. И чем ветер свирепее, тем податливее нрав океана. Масса бушует в одну, указанную сторону, сильнее и бессмысленней, и ищет препятствия только чтобы их уничтожить. Без смысла и цели… Океан толпы усиливает своенравный ветер эпохи своей дикостью. И так эти двое – вечные слуги друг друга.
Посреди подобной стихии сложно выжить стоя, неподвижно. Если хочешь хоть малой толики «красивой» жизни, успеха в мечте или зависти – нужно двигаться в общий такт. А если ты сумеешь заметить и ухватить что-то на гребне восходящей волны, тогда ты непременный везунчик своего времени!
Я стою неподвижно среди толпы. И ещё жив, потому что безмерно сострадаю ей. Я растворён среди одинаково несчастливых людей, но пока не потерян. Когда проносится очередная волна событий, я даже могу немного передохнуть, ветер ненадолго стихает, собираясь с силами. В такие мгновения я вижу, как большинство замирает в ужасе бездействия и отчаянии одиночества. Это ещё одни чудовища, подстерегающие несчастного по другую сторону потока. Избавиться от них практически невозможно, но всегда можно дождаться нового ветра и заполнить душную пустоту звуками, суетой, чужой жизнью…
Она шла рядом и нервно курила сигарету за сигаретой. А я снова жалел её. Жалел, когда на долю её семьи выпали несчастья, жалел, когда она растерянно искала опоры в каждом встречном, жалел и сейчас, когда всё наладилось, но не радовало. Посреди привычек прошлого невозможно наслаждаться жизнью. Своей жизнью.
– Я так не могу! Я же не эгоистка! – начала она. – Я не думаю о себе! Как же они там? Что мне делать? Я не могу разорваться! Я люблю вас всех, но о себе надо думать в последнюю очередь! Я не могу остаться здесь, пока они там совсем одни, без помощи и поддержки!
Мне было стыдно такое слышать. Особенно сейчас. Она на самом деле думала, что уехать от своих проблем, чтобы решать чужие – это альтруизм и доброта наивысшей концентрации.
– Я же не прошу тебя остаться со мной.
– Ты не просишь! – остановилась она, театрально взмахнув сигаретой, – Ты не просишь, но имеешь такой постный вид, что я чувствую себя монстром! Я же честно говорю, что ещё ничего не решила!
И она врала. Желание уехать от скучной жизни со мной, было очевидно. Она давно приняла решение и уже проживала его в фантазиях, предвкушая свою «незаменимую«помощь тем, кто в ней не нуждался.
– Ты думаешь, они не справятся там без тебя? – предпринял я слабую попытку настроить разговор на искренность.
– Конечно нет! Я не раз летала в эту страну – знаю там кучу людей. И о жилье могу быстро договориться! – в запале проговорила она. – И ты не беспокойся! Я всё улажу и сразу вернусь.
Вопрос «зачем?» застрял в моем сознании, в груди дотлевала боль. Но я лишь улыбнулся ей в ответ.
Суетливые объятия в аэропорту, короткие фразы, бездушный поцелуй – вот всё, чем закончились мои отношения с Владой. Я долго наблюдал, как она проходит регистрацию, провожал взглядом в толпе, улетающих её рейсом. И всё ещё стоял в коридоре, когда абсолютно все скрылись. Влада ни разу не обернулась.
***
Я не боялся одиночества. Мы с этим чудовищем были «на ты». Думаю, Влада и уехала, потому что знала, что не выдержит такой конкуренции. Её постоянные попытки вовлечь нас в чью-то судьбу – проблемы одной семьи или целой страны – оканчивались моим, тем самым, «постным» участием. Я видел всё под другим углом, без эмоций, не задавая нервного темпа проблеме – будь то чей-то переезд или даже смерть. Не сопровождал «положено скорбным» взглядом процессию похорон её родителей, не спорил с каждым о политике и политиках, как и не стремился быть напоказ безразличным. В общем, не делал никаких попыток оседлать волну современности.
