Смысл путешествия не в
том,
что видишь новые места, а
в том,
что обретаешь новое
видение мира.
В пятнадцатый раз, остро
предчувствуя свою кончину, старая бабушка Флора решила поделиться с
нами, своими внучками, мудростью, а после длинной и горячей
проповеди поровну разделить бесценное фамильное наследство.
В полумраке предрассветного часа она
созвала нас к своему предсмертному ложу и вдохновенно вещала:
— Помните, голубки мои неразумные,
всякую дверь откроют упорство и сила.
— Это для тех, кто в девках
задержался, — хихикнула и перебила бабушку веселушка Октябринка —
моя средняя красавица сестрица. — Если нашептать мужу лестных слов,
так он своими ручищами откроет для меня любую дверь.
— А я думаю, — уверено вставила свое
слово старшая Брусника, в глазах которой светилась мудрость
прожитых двадцати лет, — если не суждено, так хоть головой об эту
дверь бейся — судьбу не обманешь.
Моего мнения никто не ждал, а я и не
собиралась спорить.
Сестрицы периодически вздыхали,
окидывали комнату скучающими взглядами, закатывали глаза,
барабанили пальцами по деревянной спинке кровати. Было видно, что
они не особо желали терять драгоценное время на ненужные им
старческие причуды.
Раз в год бабушку Флору яро
одолевали мысли о кошмарных перспективах своих единственных
наследниц. То ли выпадал день, когда на ее самочувствии тревожно
отыгрывались лунные фазы, то ли брал вверх прославивший ее с
молодости строптивый характер, а может, она и вправду
предчувствовала, что без нее сестрам придется нелегко…
Да разве это имело значение? От
капризных сестер только и требовалось что потерпеть полчасика —
дать бабушке выговориться. Тем более за годы «тренировок последнего
оглашения» наследства мы с сестрами наизусть выучили, что кому
бабушка отписала.
Но нет же — встали грудью поперек
паровоза!
Замерев, бабушка нахмурилась, обвела
комнату прозрачными глазами, набрала побольше воздуха в свою
исхудалую грудь и произнесла:
— Брусника — тебе ферма, Октябринка
— забирай подвалы с вином. А Мира…
Вдруг в душной комнате догорела
свеча.
В окошко начал просачиваться
утренний свет.
С колокольни, что на окраине деревни
донесся слабый перезвон.
Затаив дыхание, мы ждали, когда
бабушка продолжит свою речь, но она молчала.
— Умерла? — наконец, спросила
Октябринка, и на шаг отошла от изголовья кровати.
— Столько лет репетировала… —
проговорила тихим, придавленным голосом Брусника.
— Это что же получается… —
прошептала Октябринка. — Про Мирку она не шутила?
Сестры не сговариваясь, обернулись и
с жалостью посмотрели на меня.
— Мирочка! — Октябринка прижала руки
к груди. — Какая ж ты у нас несчастливая!
— А мы думали, что ты ее любимица, —
хмыкнув, сказала Брусника.
— Заставить тебя восстанавливать
заброшенную лавку… — Октябринка всхлипнула. — Это ж как закат
солнца вручную!
Я в замешательстве посмотрела на
причитавших сестер.
Как в этот момент они могут думать о
приземленных вещах?!
Мне не было дела до того, что
досталось мне в наследство! Конечно, я прекрасно помнила, что
бабушка решила мне отписать старую лавку, поваренную книгу
Крокембушей и банку с семенами шафрана, от которых, если открутить
крышку, исходил тонкий пряно-медовый аромат с нотками летних
сушеных трав. И не пугала меня перспектива рабочих будней, о
которой сетовали сестры. Мне просто хотелось крепко-крепко
зажмуриться, а потом раскрыть глаза и увидеть бабушку живой и
здоровой.
— Равноценным такое наследство не
назовешь… — донеслось от Брусники. — Но разве с мертвыми
поспоришь?
— И не говори, — поддержала ее
средняя сестра. — Всегда все решала на свой манер.
— Никогда не понимала, как у Мирки
хватало терпения на ее вздорный характер…
— И стоило баловать, чтобы в конце
так насолить…
