1
Всякая гнусь, как известно издревле, всегда случается в такой
момент, когда она способна доставить максимум проблем честному
человеку.
До города оставался всего-то час езды, когда задняя ось старой
телеги сухо скрипнула. Куш навострил уши, украдкой сплюнул через
плечо и скрестил сжимающие вожжи пальцы крестом, мысленно моля
святую Варвару, покровительницу всех внезапно преставившихся
дураков, отвести напасть.
Но то ли Куш был не в меру грешен, то ли не имел той самой «веры с
горчичное зерно», что, как известно, движет горы, то ли звезды
сегодня сложились над его головой в небесный кукиш, в общем, как бы
там ни было, тележная ось взвыла пришибленным волком и лихо
хрустнула.
Трах! Ноги Куша взлетели вверх и пару мгновений он созерцал свои
измазанные навозом и глиной башмаки, болтающиеся на фоне низкого
осклизло-серого неба. Затем на него свалился тюк с вяленой рыбой и
Хорж, ругающийся, как портовой грузчик. Лошади всхрапнули и встали,
радуясь внезапной передышке.
Куш выбрался из-под мешков, помог брату, застрявшему между жбаном с
дегтем и бочонком с сидром, пробормотал что-то вроде молитвы, в
которой половина слов была самыми что ни на есть матерными, и стал
прикидывать масштабы разрушений. При этом они с Хоржем всячески
избегали смотреть в сторону своего попутчика.
Тот, впрочем, был уже на ногах. Низенький, полный, румяный, одетый
в длинное коричневое пальто и клетчатую пару, за пару часов их
совместного путешествия он уже успел произвести на братьев
неизгладимое впечатление.
Они подобрали его недалеко от Железного Разъезда, где тот изучал
прибитое к старой березе расписание перекладных. На голове у
приезжего господина была шляпа, похожая на фетровый горшок с
полями, а на ногах – Куш еле сдержался, чтобы не заржать как сивый
мерин – совершенно невообразимые штиблеты: ботинки поверх которых
были напялены еще одни ботинки – черные и блестящие. Да и саквояж у
толстячка был страшнее смертного греха – потертый и бесформенный,
словно туша издохшей от старости коровы.
Очевидно, расписание повергло мужчину в глубокое уныние. Куш его
понимал – до самых сумерек не стоило ждать ни кареты, ни даже
общего обоза с пьяными кожевниками, углежогами и орущими детьми, а
приезжий не производил впечатления провинциала, склонного к
путешествиям такого рода.
- Эй, дядя! – крикнул Куш, приветственно поднимая шапку, –
подвести?
«Дядя» оторопело поглядел на них с Хоржем, сообразил, что к чему и
деловито спросил:
- До города?
- Ну дык! – Хорж закивал, демонстрируя в улыбке все оставшиеся
полтора зуба. – До города, едрить его в ноздрю!
- Полтина серебром.
Это было втрое дороже, чем брал кучер на общей повозке, но меньше,
чем драли местные лихачи. Приезжий явно разбирался в тонкостях
местной политики ценообразования. Куш уважительно хмыкнул и
отрезал:
- Целковый!
Завязался спор, завершившийся разгромной победой братьев,
выцыганивших у клетчатого господина полтину и полтабакерки
ароматного, явно дорогущего табаку. Толстячок взобрался на телегу
и, положив ноги на мешки, выудил из ближайшего к нему тюка копченую
воблу, тут же принявшись ее чистить. Хорж крякнул, но
смолчал.
Расправившись с воблой, сударь «в клеточку» набил трубку табаком,
чиркнул о борт телеги спичкой и, затянувшись, сладко зажмурился.
Куш подумал, что их попутчик похож на раздобревшего за лето
ленивого бобра, щурящегося на солнышке. Он почесал затылок и решил
попробовать завязать вежливый разговор:
- Э-э-э-м.. Погода нонеча дрянная. И какого лешего вы к нам в такую
глушь-то ввалились, господин хороший? Или как вас там по батюшке
величать?
Господин отреагировал странно. Он воскликнул «точно!», хлопнул себя
по лбу, и, распахнув свой необъятный саквояж, принялся в нем
копаться, выкладывая на грязный пол телеги предметы, при виде
которых глаза у братьев полезли на лоб.
