Море…
Как давно она не видела море, чтобы
проснуться рано утром, подойти босиком к окну, отдернуть штору, и
перед глазами — ослепительная бескрайняя лазурь. И розовое золото у
самого горизонта, там, где поднимается солнце. И тающие в нем
силуэты двух кораблей. И всё это сегодня принадлежит ей. И только
ей!
Усевшись на подоконник, Женя
полюбовалась спускающимися вниз по склону буйными зарослями кустов,
усеянных красными и лиловыми цветами. Темная, слегка влажная зелень
пахла по-южному томно и чувственно. А дальше, метрах в тридцати,
начинался пляж, на котором пестрыми группками скучали лежаки, зонты
и шезлонги. И ни души.
Женя не выдержала, кинулась в
ванную, схватила высохший за ночь купальник и быстренько влезла в
него, путаясь пальцами в завязках. Больше ничего надевать она не
стала, только сунула ноги в желтые сланцы, купленные специально в
цвет купальника, схватила роскошное красное полотенце (полотенце
было не её, она обнаружила целую стопку таких в шкафу) и побежала к
морю.
На полпути ей стало смешно — бежит и
дрожит, словно в предвкушении свиданья. А впрочем, так и есть, с
детства она самозабвенно любила море, любила смотреть на него,
пробовать на вкус горько-соленую воду, кидаться с разбега в его
прохладные объятья. А ещё она любила шторм, когда море становится
свинцовым и тяжелым, хлещет в берег и зло шипит, отползая. Если
успеть, то можно до следующей волны подбежать и выхватить мокрый
зеленый окатыш из бутылочного стекла или очумевшего, помятого
прибоем крабика, или пробку от заморского вина. И быстрей назад, от
догоняющей пенистой воды, которая может больно ударить галькой по
щиколотке и даже сбить с ног.
Но сегодня море было шелковым —
абсолютный, безупречный штиль. Да и Женя уже не та голенастая
девчонка с выгоревшими непослушными прядями волос и шелушащимися от
непривычно горячего солнца плечами, которую родители часами не
могли заставить вылезти из воды. И всё равно — ощущение немыслимого
счастья и беззаботности переполняло её душу до краев, не оставляя
места для чего-то другого.
Пляж был довольно просторным — около
ста метров берега, с обеих сторон огороженного высоким кирпичным
забором, поверху увенчанным острыми штырями, а там, где начиналась
вода – густая сетка по бетонным столбам. Обогнуть, конечно, можно,
всего-то метров тридцать проплыть, но Борис уверял, что вряд ли кто
на это осмелится, за последние годы научились уважать частную
собственность. Вернее, научили. Собаки, хоть и запертые в вольеры
за домом, все равно выглядели внушительно — два кавказца и
доберман. На гектар территории меньше нельзя.
С берега, заключенного в объятия
ограждений, выдавались в море два волнореза, или пирса, как называл
их Борис. Он обещал, что сегодня к одному из них пришвартуется его
яхта, и они проведут послеобеденное время, катаясь на ней. Подумать
только, лупоглазый неуклюжий Борька — владелец такого огромного
дома и яхты. Кто бы мог такое представить лет пятнадцать назад?
Женя оставила полотенце на
белоснежном лежаке и разулась. Галька была ещё прохладной и идти по
ней босиком было приятно. Кое-где она казалась влажной, словно
кто-то уже пробежал по ней мокрыми ногами. Крошечная волна лизнула
ступню. Вода, прозрачная, зеленоватая и по-утреннему теплая
принимала её постепенно, шаг за шагом. А потом Женя не выдержала,
бросилась рыбкой вперед, нырнула, не заботясь о прическе. В воде
открыла глаза, выдохнула воздух и поплыла вперед размашистым
кролем. Плавать она умела и любила. Только вот давно не было
возможности. Разве что в бассейне, но это совсем другое — суррогат,
пахнущий хлоркой и чужими телами.
Она вошла в море между левым пирсом
и сеткой, и теперь, сделав широкую дугу, плыла вокруг длинной
бетонной полосы, на которой стояло три шезлонга, сплетенных из
ивовых прутьев. Раньше Женя видела такие только в кино, и они
своими круглыми оголовьями напоминали ей саркофаги египетских
мумий. Вчера ей довелось посидеть в одном — очень удобно, можно
развернуть его так, чтобы верх полностью защищал голову от солнца,
а тело загорало.
