Глава XXXVIII
Низкий потолок серовато-замызганного оттенка с желтоватым пятном
лампы не вызывает никаких ассоциаций. И эмоций не вызывает. И
воспоминаний не навевает. И с желаниями по нулям. Потолок и
потолок. Закрываешь глаза - потолок. Открываешь глаза - потолок. И
лампа мерцает: то чуть увеличит яркость свечения, то потускнеет.
Раздражает. А еще от нее доносится такое тихое «ззз-ззз»... Очень
тихое и раздражающее. И вроде мерцать стало чаще. Наверно
перегореть хочет, но никак не получается. Зато прекрасно
раздражает. Просто замечательно раздражает. Глаза на нее не
глядели!
Мозг замирает от неожиданной мысли: можно же не глядеть! Она
подобно маленькому камешку полетела по склону сознания, вздыбливая
мелкую крошеву мыслей, складывающихся в озарение: можно
отвернуться! А поток мчится дальше, выбивая разум из застоя.
Желания, чувства, ощущения обнажаются стремительным потоком... И
всплеск ощущения реальности, от которого мир вокруг словно приобрел
яркую четкость.
Ну, здравствуй, Елена Альбертовна - богиня Червоточинка! Добро
пожаловать... Куда? В реальность?
Мысли пробежались по извилинам памяти. А я точно в реальности?
Кажется, она у меня в последнее время частенько с бредом
пересекается. Или не совсем бредом... Надо что-нибудь вспомнить и
постараться разобраться...
***
Недовольно ворча по поводу «ходят всякие, работать мешают»,
сидящий за столиком-конторкой щуплый седой мужик с прыщом на носу,
отработанным движением прячет под столешницу кувшинчик весьма
неуставного вида, привычно гадая, заметили его или нет. Но тянувший
за собой тележку парень, зацепив ее колесом за косяк, приложил все
свое внимание, ровно как мощь своих усилий, на преодоление
«трудного» препятствия. Несколько успокоенный хозяин, вытягивает из
стола потрепанный гроссбух и переводит взгляд на содержимое
тележки. То есть на меня... на мою тушку... Его глаза расширяются,
брови взлетают до корней волос.
- Опять?! - вскрикивает он, - опять ее сюда
приволокли? Здесь что морг или проходной двор? Да у меня Кршвану
сам чуть не перекинулся, когда она в себя пришла и заговорила. До
сих пор бедолага за сердце хватается!
Парень переводит лучащиеся равнодушием глаза на
седоволосого:
- Доктор сказал, сдохла, значит...
- Значит, дурак твой доктор! - зло прервал его хозяин,
- И какому «гению» взбрело ставить студентиков лечащими врачами?
Они же не врачи, а живодеры! Здесь же люди! Пусть бедные, но
люди!
Парень моргнул и сказал, как сплюнул:
- Не колебет.
- Э- э что?
- Не колебет. Тело принимай, давай.
- А она опять оживет, и мне по новой бумагами
заниматься?
- Не оживет. Доктор сказал...
- Да мне каждый раз, когда ее привозят, вещают о том,
что эти студентики, докторишки-недоучки, начирикают!
- Не колебет! Забирай ее!
- А меня тоже не колебет! Не буду! Давай вези
обратно.
Равнодушие покидает «носильщика»:
- Что?!
- То! Пока на ее бумагах не распишется кто-то из
Уважаемых докторов, а не студентиков, я ее не приму!
- Да у нее зеркало не запотело!
- Так у нее и в прошлые приезды не запотевало, а потом
давай стонать на всю покойницкую!.. Э ты чего тачку вертишь? -
седоволосый бросается ко мне... то есть к тележке, - Ты ж ее сейчас
вывалишь!
- Не колебет, - сквозь зубы отвечает парень, пытаясь
опрокинуть тележку, - мне велели сюда привезти, я привез. А уж куда
ты ее денешь, в морг на полку или к себе в кроватку, не мое
дело.
- Ах ты...
И тут мне по мозгам как стукнет пониманием, что сейчас мое
несчастное тельце выкинут на пол. Я моментально вскочила. Но тут
Валерка, в виде здоровенного ары, как шарахнет клювом в лоб! Я где
встала, там и свалилась. А пернатая сволочь мне по голове повторно
бабах! Реальность устремилась к нулю, под радостный крик
седоволосого: «Я же говорил, что жива, а ты все сдохла, да
сдохла...»
