«Итак, мой друг, следуя примеру финикийцев, ты прокладывал свой путь по звездам?»
«Отнюдь, – отвечал Менипп[1]. – Я путешествовал ради самих звезд».
Учитывая накопленные доказательства, единственной достоверной гипотезой полагается реальность.
Учитывая накопленные доказательства об обратном, единственным ее решением является иллюзия[2].
Это история одного преступления – убийства реальности. И уничтожения иллюзии – жизненно важной иллюзии, радикальной иллюзии мира. Реальное не исчезает в иллюзии, это иллюзия исчезает в интегральной реальности.
Если это преступление было совершенным, эта книга также должна быть совершенной, потому что она претендует на реконструкцию преступления.
Увы, преступление никогда не бывает совершенным. И в этой черной книг[3]об исчезновении реальности ни мотивы, ни виновников преступления не удалось установить, а труп самого реального так и не был обнаружен.
Что же касается главной идеи этой книги, ее также невозможно определить. Ведь она была орудием преступления.
Хотя преступление никогда не бывает совершенным, совершенство, как это следует из самого названия[4], всегда преступно. В совершенном преступлении само совершенство является преступлением, точно так же, как в транспарентности[5]зла сама транспарентность является злом. Но совершенство всегда наказуемо: наказание совершенства – его воспроизведение [reproduction].
Есть ли какие-либо смягчающие обстоятельства в этом преступлении? Разумеется, нет, поскольку их всегда следует искать в мотивах или среди виновников. Однако это преступление без мотивации и без авторства, и поэтому остается совершенно необъяснимым. Вот в чем его истинное совершенство. Хотя, конечно, с концептуальной точки зрения это, скорее, отягчающее обстоятельство.
Следствиям этого преступления нет конца – именно потому, что нет ни убийцы, ни жертвы. Если бы был хотя бы один из этих двух, тайна преступления была бы однажды раскрыта, а следствие закрыто. Тайна, в конечном счете, заключается в том, что тот и другой перепутаны: «В конечном счете убийца[6], и жертва – это одно и то же лицо. Мы сможем постичь единство [unity] рода людского, только если сможем постичь во всем ее ужасе истину этой конечной [ultime] эквивалентности» (Эрик Ганс[7]).
В конечном счете объект и субъект – это одно и то же. Мы сможем уловить сущность мира, только если мы сможем уловить во всей ее иронии истину этой радикальной эквивалентности.
Совершенное преступление[8]
Если бы не было кажимостей[9], мир был бы совершенным преступлением, то есть преступлением без преступника, без жертвы и без мотивов. Преступлением, истина которого была бы навсегда скрыта, а тайна которого никогда не была бы раскрыта за отсутствием следов преступления.
Но преступление никогда не бывает совершенным именно потому, что мир выдает себя через кажимости, которые являются следами его несуществования [inexistence], следами континуитета[10] ничто. Поскольку само ничто, континуитет ничто оставляет следы. И благодаря им мир выдает свою тайну. Именно так он позволяет себя почувствовать, одновременно ускользая за кажимостями.
Так же и художник всегда близок к совершенному преступлению, которое заключается в искусстве ничего не выражать. Но он отказывается от этого, и его произведение – след этого преступного несовершенства. Художник, по словам Мишо[11], – тот, кто изо всех сил сопротивляется фундаментальному импульсу [pulsion] не оставлять следов.
