30 августа 2003 года мы с мамой, как и всегда по утрам, пошли на море. Мирошевским морем в наших местах называют искусственное водохранилище, его мелиораторы вырыли после войны, инженеры-энтузиасты. Они приезжали в посёлок на лето. А какой же отдых без водоёма? Вот и вырыли, со скрипом, но получили разрешение от города. Места у нас красивые, стародревние исконные места, ключи бьют, родники, течёт через весь в овраге речка-ручеек, вот её-то и оприходовали, перекрыв отток дамбой. Берег засадили хвойными породами. Сосны стоят правильными рядами, скрипят на ветру, кидаются шишками − держат корнями наклонный берег. Странно думать, что моря могло не быть. Жаль, дамбу сделали временную – в очень снежную зиму или в сезон дождей прорвёт. Но пока, за более чем полвека, несмотря на все аномалии, такого не случалось. Есть и другая беда: заболачивание наступает, радуя глаз кувшинками, и чем больше чистим мы пруд, тем активнее он цветёт. Если б не подводные воды, давно б море заросло. Мы – это я и наши поселковые пацаны. Я сейчас подрабатываю летом спасателем. Но речь в моём рассказе пойдёт не о сегодняшнем дне…
Тот далёкий день ноль третьего года, обыкновенный, тусклый, предосенний, с мелким дождём, не предвещал ничего нового. Но − на пляже стояла милицейская машина! И ещё одна. Канат из машины уходил в воду. Мужчины, спортивные, одетые не как поселковые и не как дачники − в туфли, брюки и ветровки без капюшонов, нацепили на головы полиэтиленовые мешки и чересчур неторопливо бродили по пляжу, явно ожидая кого-то или чего-то. Я ещё сказал маме:
− Мама! Смотри: ни одного рыболова!
– Странно, − согласилась мама, − может быть, Вась, уйдём?
− А как же на другой берег?
Я научился плавать в пять лет, когда прыгал с вышки. Сейчас вышку убрали: кто-то из «ныряльщиков» сломал себе шею, я ж говорю: «море» мелеет.
В семь лет я спокойно плавал с мамой на другой берег и обратно. В любую погоду, с мая по сентябрь. Тогда это было метров триста в ширину, туда-обратно, значит, шестьсот. Но на глубине я чувствовал себя сковано, меня немного пугала глубина, но я скрывал страх.
− Сейчас, разберёмся… Обстановочка, мда…
Мама растянула махровую тряпку-полотенце: рисунком вниз положила на землю. Рисунка – глазастых кисок – я боялся, вот мама и брала полотенце как подстилку:
− Нормально. Не пропадать же добру, дарёному коню в зубы не смотрят, даже страшному китайскому, – говорила мама, распаковывая новогодние подарки соседей.
Мы молча сидели, пялились на происходящее. Верёвка натянулась, вода пошла рябью, из воды вышел водолаз, в чёрном блестящем костюме, в коротких ластах, на спине − баллон. Он снял маску, потом капюшон. Оказалось, что у водолаза в крупных морщинах лоб и загорелое до коричневого лицо.
− Ну? – спросил кто-то.
Водолаз помотал головой:
− Ничего.
− Теперь − вправо, − приказал кто-то.
Водолаз снял баллон, ему принесли из машины новый. Водолаз поправил верёвку на поясе, надел капюшон и маску, что-то к чему-то подкрутил, какие-то шланги, и попятился спиной обратно в озеро. Верёвка уходила в воду, тянулась и тянулась как провод на высоковольтной линии. Милиционер, без фуражки и пакета на башке, но в форменной рубахе, прилипающей от дождя к телу, следил, чтобы верёвка не путалась.
Мама сказала:
− Пойдём, Вась.
Я не хотел уходить. Оказывается, по дну можно передвигаться. Ходить вот так запросто! И не обязательно для этого быть рыбой! Верёвка снова задвигалась, но не натягиваясь, а вроде ползала, как змея: туда-сюда. Из машины вышел второй водолаз, без баллона на спине, но с трубкой в руках, поправил маску, вставил трубку в рот и быстро поплыл вправо – конец трубки с берега стало не разглядеть.
