— Дурная девка! И что топилась! Здесь и воды-то по колено! —
сердито выговаривал шамкающий голос, вытаскивая меня из вонючей
воды, — давай плюй её.
— Кхе… не могу, — прохрипела, закашлявшись, изрыгая из себя
воду, желчь... — горло раздирает.
— Так, ведомо, нахлебалась, насилу ссадил.
— Голова… болит, — прошептала. Борясь с ужасным головокружением
и тошнотой одновременно, я попыталась открыть глаза, но застонав от
боли, прекратила бесполезные попытки.
— Голова, — снова ворчливо бормотал всё тот же шамкающий голос,
— сиганула с мостка в воду, дык темечком и приложилась.
— Врача, — снова просипела, хватаясь за чьи-то руки, — авария,
автобус упал с обрыва… там люди.
— Не уразумею, что гуторит. Агнешка ты зови тётку сюда, пускай
забирают бедовую, — последнее, что я услышала, прежде чем вновь
погрузиться во тьму.
— Отправили за мной проследить, — с усмешкой бросила, даже не
повернув головы в сторону маленькой Агнешки, я продолжила
наслаждаться первозданной красотой природы.
У подножия взгорка бежала, перебирая камешками шумная речушка,
огибая небольшие проплешины песка и необъятные валуны, которые
неведома, как здесь оказались. Безоблачное летнее небо, царапали
своими макушками вековые сосны. Прозрачный, пахнувший сладкими
травами и свежестью бор, забирался на холм, на вершине которого
раскинулся величественный дуб, пряча в своей тени двух
заблудившихся барашков. Там… где я жила, такое редко увидишь.
— Тётка Бажена запросила присмотреть за тобой, — ответила
девочка, устраиваясь рядышком со мной, — сказала, что ты совсем
дурная стала, как потопла.
— Хм…, наверное, — ухмыльнулась, посмотрев на малышку лет семи,
которая бесстрашно забралась на высокое дерево, вслед за мной.
— Дядька Силуан, давеча говорил, что замуж тебя отдавать пора,
засиделась в девках, вот и балуешь.
— И за кого?
— Не ведомо то мне, — равнодушно пожала плечами подруга, —
только зря ты топла из-за Любима, говорила тебе — сговорённый
он.
— Много ты знаешь, — буркнула, поддерживая роль обиженной
девки.
— Слышала, как ходили его родичи к Велене, — упрямо проговорил
ребёнок, — а ты всё люб и свет не мил без него.
— Дура была, чего уж теперь, — согласилась с непогодам
рассудительной Агнешкой.
— Идём, а то тётка Бажена ругаться будет, скоро коровы вернутся
с выпаса, доить надо и в поле траву не всю выдрали.
— Идём, — вздохнула, в очередной раз мысленно ужасаясь объёмом
тяжёлой работы этих людей.
До выселка идти было совсем немного, спустившись взгорка, мы,
выбрались на вытоптанную тропинку и уже через пять минут вышли к
первому дому.
Как всегда, возвращаясь с моего уже не тайного места, где я
скрывалась от любопытных глаз, я на мгновении замерла, в очередной
раз неверующе посмотрев на деревню. За две недели, что здесь
нахожусь, я никак не могла привыкнуть к такому…
Бревенчатые дома, крытые дранкой или соломой. Хозяйственные
постройки — жердяные. Овины, сараи, навесы для сена, и выпирающие
из земли погреба образовывали большие дворы. Забор тоже жердяной,
непонятно отчего мог защитить, тем неимение опоясывал это довольно
обширный задел земли.
Правда, не все дворы были такие, имелись здесь и победнее.
Небольшая усадьба, с одним сараем, в котором хранились и сани, и
солома, и прочий сельскохозяйственный инструмент. И скотный двор
общий, где содержались всего-то две коровёнки, лошадь, как же без
неё, да в загородке с пяток свиней.
Но всё же больших дворов здесь было около трёх десятков и
выселки считались богатой деревней. Из каждой ограды злобно лаяли
собаки, оповещая хозяев о гостях; им в ответ похрюкивали свиньи;
гуси в вразвалочку подгоняемые маленьким пастушонком уже
возвращались домой; куры стайками бродили по двору, капаясь в
земле, в поисках, чем поживится.
