Глава 1
Прошлого здесь будто бы и не существовало
Остров был круглым и таким маленьким, что, даже хромая, Белогорцев мог обойти его всего за двадцать с небольшим минут. Прошлого здесь будто бы и не существовало.
Жизнь на этом крохотном клочке суши, одиноко зеленеющем среди океанской синевы, текла в каком-то своем гипнотическом ритме. И казалось абсолютно нереальным то, что прямо в эту жаркую солнечную секунду где-то там, вдали, суетливо существует занесенная снегом Россия, с ее унылым мокрым серым асфальтом.
Здесь были упругий белый песок, ребристая бирюза океана, шелестящая стена покачивающихся пальм с выглядывающими из-за них шерстяными куполами бунгало и похрустывание плетеных кресел с шезлонгами возле длинной мраморной стойки бара, где в любое время можно было застать скопление загорелых тел: от бледно-медовых до шоколадно-темных.
С одного из этих самых шезлонгов, того, что разместился прямо возле белого мрамора, ему помахала Юля. Она сделала это в своей особой манере: волнистым и изящным перебором пальцев; френч ее ногтей глянцевито блеснул на солнце. И Белогорцев, развязно отсалютовав ей в ответ лишь указательным и средним, не сбавляя скорости, продолжил нахаживать свою норму: десять тысяч шагов.
Он заметил ее сразу, в первый день прилета. Они с сестрой и ее мужем летают сюда каждый год, и его первый день являлся ее третьим. Но об этом Белогорцев узнал только потом, во время их единственной ночной прогулки – Юля поведала ему об этом, глядя на проплывающую полосатую мурену. А до этого она являлась для него просто яркой и красивой девушкой с модельным обликом, словом, такой, каких часто видишь в кино или интернете, и так редко – в реальности, прямо перед собой.
Первым, что бросилось в глаза, когда Белогорцев увидел ее, было то, с каким соблазнительным контрастом стерильно-белый купальник смотрится на фоне глянцевитого темного загара ее молодого и тугого тела, пока она выходила из воды. Тела, привыкшего к спорту и движению, – это чувствовалось сразу.
Но погодя, когда Белогорцев проходил мимо нее на обеде, другая вещь поразила его: голубизна ее большущих, чуть раскосых глаз. Эта голубизна была яркой, насыщенной и такой пронзительной, будто заполняемые ею глаза являлись чистым, ясным небом, на которое смотришь сквозь толщу океанской воды, пронизанной солнечными лучами. И когда Юля, еле склонив голову набок, посмотрела на него, Белогорцеву показалось, что взгляд этих глаз достал до самого его сердца; что-то задел в нем; повернул, как головку ключа…
Это он понял не сразу, а уже потом, лежа в постели и ловя на ходу мысли, что так и норовили вернуться к Юле.
Юля… Какое светлое и летнее имя. Быть может, потому, что оно созвучно с июлем – ярким названием сердцевины лета. Золотистое имя… Как закат или игра вечернего света на водяных волнах.
Представив момент, как она сегодня вечером вновь сядет рядом с ним во время настольных игр, Белогорцев, оставляя за собой на песке недолговечные отпечатки босых ступней, потопал дальше по линии берега. Шел мимо лоснистых загорелых ног, мимо пестрых купальников, мимо блеска темных очков. Ступням приятно было от обволакивающего действия этой песочной белизны; они упруго в ней утопали.
Вопреки собственной фамилии, Белогорцев сам мало походил на русского: волосы его были черными, с чуть заметным коричневатым отливом, кое-где уже невзначай схваченные сединой, а нижнюю половину лица – очень еще молодого – покрывала ровная, чуть-чуть отросшая щетина. Кожа его была смуглой, и из-за этой смуглости в нулевых годах часто возникали у него неприятные стычки с бритоголовыми ребятами в берцах. Глаза, постоянно суженные от вечного напряжения, имели цвет древесной коры и были слишком добрые, доверчивые, так что приходилось прятать их за солнечными очками, чтобы выглядеть более угрожающим.
