– Вы пытались бросить? – густой баритон человека напротив меня звучал совсем близко, хотя сам я лежал на кушетке, и такая близость была мне не по душе.
– Пытался, – подумав, но не слишком долго, ответил я. В контраст голосу психолога, чье время было куплено еще на пятьдесят семь минут вперед.
– Пытались, – задумчиво проговорил он. – Но сколько раз?
– Много.
– Сколько именно? – более настойчиво спросил психолог, выуживая ответы из моего подсознания.
– Не знаю, – я дернулся на кушетке. – Не знаю. Много. Раз пять. Или десять. Или даже двадцать. Не считал я…
– Так подробно не нужно. Просто остановитесь на какой-нибудь конкретной цифре. Подумайте хорошенько.
Я последовал его совету только потому, что можно было помолчать некоторое время. Хотя мое желание привело меня в этот самый кабинет, большой просторный и светлый, с огромными окнами, но узкой кушеткой, на которой ну никак нельзя было оприходовать какую-нибудь пациентку. Фантазия ушла в другую сторону.
Подушка жестковата. Ширина кушетки – не больше шестидесяти сантиметров. В принципе… возможно, реально, хотя не очень комфортно…
– Ну так? – из фантазий меня выдрал густой баритон психолога. В фантазиях я на его месте развлекался с одной из каких-нибудь богатеньких пациенток. Желательно, не старше лет тридцати. Тридцати пяти максимум.
– Десять, – наобум сказал я.
– Врете. Но ладно. Засчитаю ваш ответ, – психолог шумно вздохнул, перекинул ногу на ногу, сверкнув лакированными ботинками. Планшет с листом бумаги, на котором медленно рисовалась карта болезни пациента стукнулся о колено через тонкую ткань черных брюк в едва заметную полоску. – Значит, пытались. Это главнее.
– Пытался, – подтвердил я.
– И как же? Меняли вид деятельности? – последовала пара вежливых вопросов, произнесенная с таким нажимом, как будто он их из двустволки жахнул.
– Менял. И многократно.
– Десять раз? – с иронией переспросил психолог.
– Не уверен.
– Значит, я был прав.
– Я не считаю каждую смену деятельности! – вспылил я, посчитав, что нить логики внезапно прервалась.
– Тише-тише, вы же сами ко мне пришли, – проговорил психолог, и теперь его голос стал звучать отчего-то убаюкивающим, странным. Даже жутким и потусторонним. Я снова вздрогнул и это ощущение исчезло.
– Сам пришел. Потому что меня беспокоит… – я осекся. Назвать себя графоманом было бы преступно.
– Вас беспокоит ваша жажда писать? Необходимость выдавать по десять тысяч знаков ежедневно?
– Двадцать тысяч, – поправил я.
– Ох, кажется, это уже более серьезно, чем я думал. А о чем вы пишете?
– ВЫ не читали? – удивился я.
– Поверьте, мне, человеку, который принимает в месяц по двадцать пять пациентов дважды, а то и трижды в неделю, нет времени до потребительской литературы. Не хочу вас обидеть, но, если бы вы издали труд по психологии, вероятно, я бы с ним ознакомился. Или хотя бы обосновали свою психологию. Вот, к примеру, о чем вы пишете?
– Много о чем, например, про средневековье, про Российскую Империю.
– Нет, я имел в виду психотипы ваших персонажей.
– Немного не понимаю, о чем вы, – признался я, отчего-то смутившись. Кушетка внезапно стала еще более неудобной, чем прежде.
– Допустим, – вкрадчиво произнес психолог, – у вас есть главный герой. Что им движет?
– Когда как, – откликнулся я, чтобы потянуть время и придумать какой-нибудь адекватный ответ. – Часто – любовь.
– Даже так, – хмыкнул психолог. – Это слишком просто. Плоско. Любовь – это очень банальная эмоция. Я бы даже сказал, – увлеченно начал он, – что это и не эмоция вовсе. Это простой базовый инстинкт. Выбор того человека, с которым подсознательно хочешь детей. В ваших книгах есть дети?
– Нет. Почти, – поправился я.
