«…И пали в неистовой резне те боги, что носили хлеб человечеству; и захлебнулись в крови те, что поднимали на них мечи свои. Не было меж ними различий: вина перед Создателем стала их кандалами, занесенный меч – палачом. И заплакали в ту ночь небеса холодными слезами, и раздул северный ветер пепел божественной столицы…»
Звук упавшей со стола книги едва не выбил из Леона душу.
– Дьявол! – сквозь зубы прошипел тот и, подняв свечную лампу, осветил беспорядок.
Вместе с томом малоизвестных легенд на каменный пол повалились и остальные бумаги, которые он с таким усердием выискивал в архиве. На них было страшно смотреть: пожелтевшие листы, и без того еле хранившие последний вздох, теперь, казалось, его окончательно испустили. Впрочем, Леону они уже стали неинтересны: там не оказалось ничего полезного.
Однако разбирать учиненный беспорядок у Леона не было времени. От бродившего по коридорам смотрителя музея его отделяли только дверь и короткая лестница. Оставалось лишь молиться, чтобы шум в архивном зале не заставил того позабыть, что он до ужаса боится призраков.
Вернувшись к изначальному занятию, юноша перевернул черно-белую фотокарточку и всмотрелся в надпись. Вычурный и острый, с тяжелым нажимом – почерк явно принадлежал отцу. Но чтобы убедиться наверняка, Леон сравнил его с начертанным в старом потрепанном дневнике… Сомнений не оставалось.
То, что написал отец, было переводом, но чего? Юноша потер подбородок и всмотрелся в изображение, однако в тусклом свете лампы это оказалось сделать сложнее, чем представлялось. От времени фотография уже побледнела и местами расплылась, едва ли изображение теперь можно было восстановить.
Это не обнадеживало. Его родители потратили много лет на поиски малоизвестных религий, а проклятый музей даже не смог сохранить одну-единственную фотографию. Но злиться на некомпетентность самодура-хозяина и влажность стен он мог всегда, а вот изучить последнее исследование своих родителей можно было только сейчас. Вряд ли у него получится еще раз пробраться сюда незамеченным.
Прогулка в собственных размышлениях едва не стоила ему свободы. Шаги тяжелых сапог эхом зазвучали в коридоре. Леон спрятал дневник отца за пазуху и спешно задул свечу. Он мог бы вылезти через окно и спуститься по водосточной трубе и карнизам, но был велик шанс, что даже добежать до стены не успеет, когда смотритель музея откроет дверь. Выбор оказался скуден. Сорвавшись с места, Леон затаился в самом темном углу мастерской – в архивном лабиринте.
Дверь со скрипом отворилась в тот момент, когда Леон спрятался в стенной нише.
– Здесь кто-нибудь есть? – настороженный смотритель учуял запах свечного дыма и прошел глубже в мастерскую.
Мужчина с угрюмым лицом, пожалуй, мог заставить струсить кого угодно, но его неуверенные шаги говорили об обратном. Несколько дней назад Леон рассказал ему массу небылиц о здешних призраках: будто по коридору ходит баронесса Веонеская, держа свою отрубленную голову в руках, а из подвалов доносятся вопли душ, не успевших отмолить свои грехи перед виселицей. Кто же знал, что этот великан так легко поверит мальчишке?
Смотритель проковылял до стола и окинул взглядом разбросанные книги. Будь он чуточку осведомленнее, то с легкостью бы понял, что книги о забытых сказаниях и работы семьи Самаэлис не входят в разряд исследований музея на данный момент, но он ни черта не смыслил в этом, что было весьма на руку Леону.
