Несмотря на свой убогий вид, комната выглядела весело, почти празднично, потому что была сплошь залита солнечным светом. Ещё бы! В прямоугольной железобетонной коробке ветхого панельного дома, расположенной в торце своего этажа, было аж три окна. Безумная планировка советских времён. Учитывая, что в четвёртой стене прямо посередине располагается дверь, очевидно, что мебель ставить некуда.
Логика простая – советскому человеку, идущему к светлому будущему, нужен свет, а не шкафы и серванты, которые не что иное, как мещанство и пережиток тёмного прошлого. Хватит ему койки, тумбочки и может быть этажерки для разной мелочи, чтобы провести часы краткого отдыха и сна, а потом снова на работу! Коммунизм, блин, строить…
И всё же здесь когда-то стояла стенка и кажется раскладной диван, а два противоположных окна были заколочены фанерными щитами. В углу располагалась тумбочка, её ножки были глубоко вдавлены в линолеум. Ясно, что на ней стоял телевизор отечественной марки, какой-нибудь «Темп» или «Рекорд» – тяжеленный сундук, скорее всего чёрно-белый. Потому и ножки вдавлены, ведь стоял он здесь пару десятилетий. Впрочем, возможно, что телевизоры менялись, но не менялось их место положения.
Под оставшимся не заколоченным окном сначала стояла детская кроватка, потом поставили кровать побольше, ведь дети растут быстрее жилплощади.
За дверью с одной стороны имелась щель в пространстве, которую почему-то называли кухней, с другой уборная. Ванны нет – в бане мойтесь. В прихожей, если считать таковой часть коридора, рядом с входной дверью когда-то располагалась открытая вешалка для верхней одежды, а под ней некое странное сооружение под названием – «калошница», хоть в ней хранились не калоши, а ботинки, туфли, сапоги, босоножки, кеды и сандалии хозяев. Роскошное, по меркам многих и многих людей того времени, место обитания для семьи из трёх человек – двое родителей и ребёнок от нуля, до подросткового возраста.
Теперь ничего этого не было, квартира пустовала и пребывала в состоянии крайней обшарпанности. Но так было даже проще, потому что вещи той семьи были вынесены отсюда давно, а хлам тех, кто жил после, не интересовал меня совершенно. Здесь в разное время проживало много народу.
После тех троих вселилась какая-то пара лимитчиков, ухитрившихся зацепиться в Москве. Но они не выдержали и полгода. За ними последовало семейство эмигрантов из вчерашней ближневосточной союзной республики. Этих было не меньше восьми – двое родителей, пятеро детей и одна старуха, бывшая то ли матерью, то ли бабкой кого-то из взрослых. Каким-то чудом они продержались два с половиной года. Стойкие люди!
Их сменили вьетнамцы. Говорят, что последних было не меньше пятидесяти, но мне трудно это представить. Хотя этот народ славится способностью уместиться там, где в принципе уместиться нельзя. Мой личный им за это респект! Впрочем, я уверен, что у них есть множество и других талантов, которые заслуживают внимания, как уникальные дары народу и человечеству.
Но, в наших краях, до недавнего времени, они прославились как раз свойством помещаться в таких щелях, где тараканам тесно. Вьетнамцы здесь прожили месяц, после чего исчезли в неизвестном направлении. Предполагаю, что они лучше всех поняли то, с чем столкнулись.
Последним из жильцов был старый алкаш, который здесь и умер. Мужик поселился в этой дыре после отсидки в местах не столь отдалённых. Вроде, сначала работал, вёл себя прилично и старался «встать на честный путь». Но потом начал скатываться и скатываться, и скатываться, пока не скатился окончательно.
Когда квартиру вскрыли, а случилось это через порядочное время после того, как кто-то спохватился, что пьянчушка куда-то пропал, то выяснилось, что он спал на полу, на груде тряпья, которое натащил с ближайших помоек. Всё остальное пространство занимали пустые бутылки, пластиковые упаковки из-под еды и разный мусор. Видимо, всё что имел, бедолага пропил, хотя не представляю, кто купил у него, то жалкое барахло, каким он владел до того, как запил окончательно? Бухарик прожил здесь около десяти лет! Одно из двух – либо он как-то уживался с тем, что творилось в несчастной однушке, либо это «нечто» при нём не давало о себе знать.
