Желто-синеватая полоска быстро и бесшумно, мягко и плавно проходящего поезда пересекала небольшую возвышенность, внизу которой простиралась большая и широкая долина, уходящая в даль до линии горизонта и только впереди, в нескольких километрах переходящая в довольно обширную сосновую и лиственную поросль, которая ровным пологом простиралась дальше на несколько десятков километров вплоть до следующего небольшого поселения, вдоль которого дальше будет проходить этот лёгкий желтовато-синий состав, который сейчас блестел своими окнами и желтовато-золотистым отливом вагонов под яркими лучами заходящего уже солнца. Миновав шоссейную дорогу, перегороженную предупредительным шлагбаумом, около которого одиноко поблескивал на солнце поздний рейсовый автобус, и через пару километров переехав довольно быстрый и не очень широкий речной поток, за которым уже виднелось в небольшом отдалении начало лесной полосы поезд, так и оставшийся на высокой возвышенной насыпи покинул долину, и его колёса уже потихоньку постукивали над большими сосновыми и ореховыми порослями, тянувшимися снизу от него как справа, так и слева..
В вечернем коридоре народу было не очень много, только у приоткрытого окна около тамбура выкуривал свою вечернюю сигарету задумчиво наблюдая заходящее уже вечернее солнце весьма солидный азиатского склада сосед из крайнего купе, в котором его ждали жена и двое детей, и ещё посередине коридора, усевшись на откидной стул перед таким же небольшим откидным столом довольно молодой человек в спортивном костюме слушал музыку из небольшого приёмника, поставленного на стол, и задумчиво и грустно смотрел в окно на заходящее солнце и перед ним стоял уже довольно остывший стакан с чаем, который по расписанию проводник начнёт разносить по вагону минут через двадцать-тридцать, последний вечерний чай, которого, кстати, и дожидались наши два путешественника, занимавшие вдвоём целое купе… Лишние спутники им были совершенно не нужны, и они заранее оплатили два оставшихся места, что бы в пути их никто не тревожил…
Старший из них, коренастый и очень крепкого сложения крепыш лет сорока пяти – сорока восьми, довольно среднего роста, примерно метр семьдесят восемь – метр восемьдесят, одетый в дорогой твидовый костюм положил вагонную подушку в изголовье койки рядом с окном, и облокотившись на неё медленно и задумчиво перелистывал только что вышедший сборник поэзии серебряного века, в котором была представлена очень хорошая подборка Мандельштама, Блока, и Бальмонта. Да, и рядом на столе недалеко от его локтя покоились два таких-же свежих издания Германа Гессе и две ранние книги Набокова.
Напротив него, в противоположном углу сидел довольно высокого роста мужчина лет на семь помоложе Профессора, одетый так-же в твидовый костюм, но гораздо более уличного и прогулочного фасона, и над его довольно остро отточенным носом свисала часть благородной и заботливо ухоженной шевелюры, так-же как и взгляд его несколько близоруких глаз нависшей над толстым и глянцевым полуисторическим-полурекламным журналом, и несколько таких-же подобных небольшой и немного рассеянной стопкой лежали рядом с ним на вагонном столике. Да, и кстати пожалуй нелишним здесь будет отметить что всей своей немного костлявой худобой и рассеяностью он очень напоминал доцента какой-нибудь кафедры одного из университетов… (Хотя, пожалуй тут-же для справедливости нужно воздать должное, и отметить, что около семнадцати лет он был деканом кафедры одного из столичных университетов, специализируясь по области Романских и ещё нескольких уже устаревших языков латинской группы.)
