Глава 1. Девочка без имени.
Когда —то у меня было имя.
Короткое, тёплое, как дыхание перед сном.
Такое, которое шепчут в темноте, когда кто —то накрывает тебя одеялом и говорит: «спи».
Имя, что звучало мягко, будто обещание, что завтра будет светло.
Потом его смыло.
Не водой —гнилыми словами, с запахом дешёвого спирта, табака и усталости.
Сначала шепотом, потом громче, срываясь на крик, пока само имя не утонуло в грязи.
Так звали чаще. Так и осталось.
Имя стало кличкой. Потом обидой. Потом звуком, от которого сжималось внутри.
Имя ушло первым.
За ним —всё остальное.
То, кем я была, то, что могла любить, всё, что имело очертания.
Теперь, когда кто —то спрашивает, кто я, ответ не приходит.
Только гул внутри, как после удара по стене.
Ни боли, ни звука —просто отголосок.
Девочка без имени.
Девочка, у которой было слишком много имён —гадких, липких, оставляющих след, как ожог.
Все они мои, но ни одно не принадлежит.
Всё, что было до, будто замуровано за стеной —глухой, холодной, без единой трещины.
Я знаю, что там что —то есть: смех, свет, лицо, имя.
Но сколько ни тянусь —касаюсь только камня.
И тогда кажется, что раньше я не жила, а просто ждала, когда начнётся эта тьма.
Первые воспоминания не похожи на детство.
Нет игрушек, нет колыбельных, нет родных добрых рук.
Только ночь.
Тёмные, полупустые улицы, где я бегу, едва дыша.
От кого? Не помню. Или не хочу помнить.
Помню только холод асфальта под босыми ногами —
жёсткий, шероховатый, будто сам город пытается удержать.
Осколки стекла впиваются в кожу.
Голод скручивает живот до спазма, дыхание рвётся кусками.
В груди пульсирует страх —липкий, животный,
тот, что учит выживать без инструкций.
Воздух режет лёгкие, как стекло.
Я бегу, не зная зачем.
Просто чувствую: остановлюсь —исчезну.
Пахнет кровью.
Не улицей —мной.
Кровь въелась в кожу, в волосы, в дыхание.
Вкус железа не уходит —он стал частью языка.
Под этим запахом —дым, гарь, горелое дерево.
Будто кто —то поджёг само небо.
Я бегу, пока хватает сил, и сворачиваю в узкий переулок.
Слева —обшарпанные дома с окнами, как глухие глаза.
Справа —забор из ржавого железа, на котором следы копоти.
Тупик.
Единственное укрытие —мусорный бак у стены.
Большой, ржавый, пахнущий кислым, но безопасный.
Я забираюсь внутрь,
прячу ноги, накрываюсь мусорными пакетами,
зажимаю рот ладонями.
Нужно исчезнуть.
Нужно стать воздухом, мусором, чем угодно —только не собой.
Тишина.
Потом шаги.
Тяжёлые, мужские.
Слышно, как кто —то спотыкается, как ругается.
Голоса сорваны, злые, с оттенком паники.
–Ты чёртов псих, Том! Я сказал —тихо и быстро!
–Она на меня кинулась! Я не хотел!
–Не хотел?! Ты женщину пристрелил, блять! Будем надеяться, что огонь всё сожрёт.
–Я запаниковал! Он говорил, никого не будет!
–Этот ублюдок много чего говорил! Но теперь —хреново. Мы клюнули, и вот теперь тонем в этом дерьме!
–Мы в полной жопе!
Внезапный удар по баку заставляет всё внутри вздрогнуть.
Металл дрожит, звенит, звук проходит сквозь меня, как ток.
Я втягиваю воздух, вдавливаю ладонь в рот,
чувствую вкус мусора и крови.
Страх ползёт по телу, оставляя холодные пятна.
Пауза.
Воздух звенит.
Каждый вдох —как нож.
Сердце стучит громче, чем шаги.
Я уверена: они слышат.
–Он за это заплатит, —говорит один. Голос сиплый, острый.
–Оставь. Нас могли заметить.
–Да пошло оно всё! Я вообще думал, как бы вытащить свою задницу из этого ада. Кто знал, что пламя пойдёт так быстро? —он почти срывается. —Ещё секунда —и нас бы подали с гарниром. Но, чёрт, кажется, видел, как та девчонка выбралась. Руку даю на отсечение.
–Не неси херни, Том, —сиплый срывается. —Мы устроили настоящее файер —шоу. Если она и выбралась —после такого долго не живут. Видеть, как мать у неё на глазах… —он обрывает. —Теперь она едва ли отличит нас от теней. Никто не поверит, даже если заговорит.
