В череде быстро мелькающих дней, похожих друг на друга, отличающихся лишь погодой и темой школьных уроков, иногда возникает вопрос: «А что дальше?».
Вот в такой вечер, осторожно ступая босиком по скрипучим половицам, двадцатипятилетняя учительница русской литературы Марина Аркадьевна Волкова кралась по старому дому в сумеречном свете, льющемся из раскрытых окон. Оставалось выйти на крыльцо, спуститься по прохладным ступеням и незаметно проскочить к калитке по садовой дорожке, заросшей травой. Не успела.
– Шалашовка!
Сухой трескучий окрик заставил Марину съежиться и почувствовать обычную беспомощность. Андрея, оперуполномоченного местного РОВД, срочно вызвали на работу, а больше в доме, разделенном на две половины, никого не было, кроме Марины и бабки Андрея, старухи Катерины, которую Марина с Андреем боялись и которой старались не попадаться на глаза. Катерине вторила собака. Будто обрадовавшись развлечению, она весело взвизгнула и разразилась обличающим лаем.
– Мужа бы побоялась, учительша!
Марина, горячо пылая красными щеками, выскочила за калитку и воровато оглянулась: не слышал ли кто?
Чтобы понять ее страх, нужно представить себе окраину крупного сибирского города – поселок кордной фабрики, где все друг друга знают, и где в единственной школе со стадионом и школьным садом Марина уже год после окончания института преподавала русскую литературу детям ткачих. Ткачих и их мужей: пьющих, грубых и плохо воспитанных. По вечерам дети высыпали на улицу, шумно играли, их папы забивали «козла», громко комментируя чьи-нибудь промахи, а мамы варили на неделю ужины, стирали белье и развешивали его на веревках, натянутых во дворах.
«И почему именно шалашовка? Что за термин? Надо покопаться в словарях». Марина, перебегая тротуар и продолжая оглядываться, едва не рассмеялась. То есть если бы ее обозвали проституткой, она бы не удивилась и согласилась?
Выйдя на дорогу, ведущую к дому, Марина перевела дух, поправила разлохматившиеся волосы и пошла спокойно, думая про себя о разнице между шалашовкой и проституткой. Это какие-то лагерные понятия бабки, не иначе. Андрей говорил, что Катерина попала под сталинские репрессии и всю войну валила лес где-то под Новосибирском. Оттуда и непонятные словечки, и ненависть к милиции. Внука Катерина постоянно ругала за то, что выбрал «не ту» профессию, однако охотно принимала его помощь: бабка почти не ходила, передвигалась по дому на костылях только по нужде.
Дом принадлежал родителям Андрея. Его отец, пришедший с войны майором и при орденах, разыскал мать, забрал с поселения и привез к месту своей новой службы. Катерина не возражала, но милицейскую должность сына приняла в штыки. А когда родителей Андрея не стало, перенесла враждебность на внука, который после окончания школы милиции подал рапорт и получил назначение в местное РОВД. Андрей рассказывал, что к Катерине иногда заходили такие же, как она, старухи. Может, подруги по лагерю и лесоповалу. Они пили спирт, вспоминали матом Ваньку-Сухостоя и никогда не плакали. Посидев несколько часов, мыли за собой посуду и тихо уходили, по одной, словно подпольщицы. А Катерина потом всю ночь ворочалась, вздыхала и шумно пила воду. Внук всегда оставлял открытой дверь на бабкину половину. Мало ли. Семьдесят шесть лет, лагеря, да и ноги больные.
Все хозяйство вел Андрей, кормил Катерину, обстирывал, убирался на ее половине. Летом выносил старухино кресло к разросшейся сирени, единственному месту, где светилась небольшая полянка. Остальной сад, неухоженный, неуютный, с плотно заросшими травой грядками и опутавшем кусты плющом, не годился для прогулок.
Марина бабку тихо ненавидела. Нет бы помолчать, пока внук и его любимая женщина наслаждаются тайными встречами, такими редкими из-за работы Андрея. Конечно, нет. Надо показать, что Катерина все видит, не одобряет, да еще не остановится перед тем, чтобы бросить вслед это дурацкое «шалашовка». Марина вдруг представила крысу, которая живет в шалаше, роет там ходы, ест объедки и выходит на тайную охоту. Потому и шалашовка.
