Представь: зима. Где-то 1983-й. Может быть, декабрь, может, уже январь – в этих краях холода приходят внезапно и всерьёз. Снег лежит неровными слоями, как плохо прошитое одеяло, а фонари кидают усталый жёлтый свет на застывшие аллеи. Воздух пахнет мокрой шерстью, сжённым углём и леденцами из буфета. Где-то в общежитии на третьем этаже хрипит проигрыватель – всё тот же «Last Christmas», уже третий круг подряд. На стене – выцветший плакат с Брук Шилдс. В углу – сушится шарф с бахромой, на батарее – две пары мокрых варежек. Вроде всё, как всегда.
А теперь представь: твоя подруга исчезает. Ни драмы. Ни грома с неба. Ни дверей, хлопающих в ночи. Просто – исчезает. Была. И больше нет.
Днём вы вместе жевали пирожки в столовой, обсуждали преподавателя, который вечно путает имена, жаловались на бессмысленную лекцию и строили грандиозные, пусть и малореалистичные планы на каникулы. Она смеялась, склонив голову набок, поправляя рукой волосы. Ты что-то рисовала на салфетке. Потом была последняя пара семестра. Все устали. В аудитории пахло сыростью, пыльным мелом и апельсинами. Кто-то в первом ряду списывал ответы у соседа, кто-то посасывал карамельную трость, а кто-то уже мысленно паковал чемодан домой. После – общежитие, тёплый свет настольной лампы, чай из заварника с отбитым носиком и разговоры до поздней ночи. Всё, как всегда.
Ты помнишь её голос перед сном. Чуть усталый, с хрипотцой. Она говорила о каких-то мелочах – то ли про поезд, то ли про билеты, то ли про то, что не забудь вернуть ей журналы, пока она не уехала. Потом – «спокойной ночи». Привычное. Уютное.
А утром – её нет.
Кровать заправлена до смешного аккуратно. Простыни натянуты так, будто в них никто никогда не спал. Подушка ровная. Одеяло сложено. Даже складочка на наволочке будто вымерена линейкой. На стуле – тот самый серый свитер, в котором она щеголяла на прошлой неделе. На комоде – заколка, блокнот с вырванными листами, коробочка с пуговицами и монетами. В воздухе – её запах. Сладкий, узнаваемый, немного липкий – будто смесь духов Poison от Dior и вишневого бальзама для губ.
Ты сначала просто не понимаешь. Может, вышла. Может, пошла к кому-то. Через пару часов появляется тревога. Потом – ты начинаешь спрашивать. Кто-то пожимает плечами. Кто-то говорит: «Вроде видели её у выхода… или нет?» Кто-то вообще не помнит, когда видел её в последний раз.
Проходит день.
Потом второй.
Ты ждёшь. Сидишь на подоконнике, свесив ноги, обхватив кружку с уже холодным чаем. Смотришь, как снег идёт вбок. Вслушиваешься в каждый шаг в коридоре. Кто-то пробегает в тапках. Кто-то хохочет. Кто-то ругается с автоматом, потому что тот «сожрал» мелочь. Но всё не она. Дверь всё не скрипит от её руки. Ни голоса. Ни дыхания. Ни смешка.
Ты ждёшь, что вот-вот она влетит в комнату с растрёпанными волосами, с промёрзшими пальцами и заявит:
– Ты не поверишь, что со мной было! Извини, что не позвонила…
Но ничего не происходит. Лишь соседка снизу стучит по батарее, возмущённая тем, что у кого-то опять включено радио на всю катушку.
А потом – начинаются слухи. Версии. Разговоры. Кто-то говорит, что её видели на вокзале. Кто-то – что она уехала к родственникам. Кто-то, понизив голос, намекает, что, мол, не такая уж она и простая была. Всё это – воздух. Пузыри.
Ты всё реже спишь. Всё чаще смотришь в одну точку. Можешь полчаса разглядывать её расчёску. Или тот глупый календарик, который она приклеила на стену над кроватью. Всё – как было. Только её – нет.
И вот в самую чёрную ночь, когда даже улица молчит, когда даже снег перестал падать, и будто всё замирает, приходит самая страшная мысль. Та, о которой ты не хочешь говорить. Не хочешь думать. Не хочешь даже шептать в подушку.
