Оля.
Просыпаюсь от резкого запаха хлорки. Где-то рядом грякает
металлическое ведро, слышится чавканье мокрой тряпки, и уже через
минуту все снова затихает вместе с хлопком двери. Меня морозит и
одновременно душит жаждой. Тело не желает слушаться, потому что
каждое движение отзывается тянущей болью. Я с усилием поджимаю
колени ближе к животу и снова падаю в свою спасительную
темноту.
Какое-то время меня просто мутит, а потом перед глазами начинают
кружиться разноцветные яркие пятна, появляться какие-то картинки и
лица.
«Все будет хорошо, Олюшка...» - это мама. Пытаюсь удержать ее
образ подольше, цепляюсь за своё видение. Я так соскучилась. Мне
больно. Одиноко. «Поцелуй меня, пожалуйста, и руку на лоб положи. И
попить дай... не могу сама дотянуться...» Но образ
размывается...
В глаза неожиданно бьет резкий свет, а уши разрывает громкий
зычный голос.
- Температуру меряем, девочки. - Дальше я слышу шаркающие по
кафелю шаги, - В себя приходила? - Раздаётся прямо над ухом.
- Ворочалась, стонала, - отвечает тихий голос справа.
- Вяземская, - меня небрежно трогают за плечо, - пора глаза
открывать. Сутки лежишь.
- Тяжко девчонке после наркоза, - отзывается тихий голос.
На мой лоб ложится шершавая ладонь.
- Жара вроде нет. Это все наркоз дешевый. - С тяжёлым вздохом. -
Вон, в одноместной палате спустя два часа отошла, а вечером уже
ела. А их одновременно оперировали. Ладно, позовите, как
очухается.
Шаги отдаляются. Дверь хлопает.
Меня снова отключает...
- Это вообще, что такое? - Слышу над собой раздражённый мужской
голос. Грудной, с едва заметной хрипотцой. Мне хочется посмотреть
на его владельца, но веки, будто налиты свинцом. - В лучшем виде
все организовать. Сиделку, кровать нормальную и этого
черта-анестезиолога найдите. Если она не придёт в себя завтра, -
голос понижается до угрожающего, - я вас тут всех на кол
надену.
- Все будет сделано, Иван Васильевич, - диссонирует тяжёлым
мужским шагам лебезящий щебет. - Молодая, а слабая оказалась.
Дверь хлопает. Хорошо, когда о тебе есть, кому позаботиться...
Глаза наполняются соленым песком и щипят. Слёзы текут по щекам и
мочат подушку. А я не слабая. Я сама могу. И Вера, как сообщение
получит, обязательно ко мне приедет.
После слез меня отключает так крепко, что даже когда
направленный яркий свет бегает по глазам, а вокруг происходит
странная суета, мой мозг отказывается просыпаться и реагировать на
раздражители.
- Как переведете, срочно подключить глюкозу. Идиоты. - Последнее
слово звучит совсем тихо.
И я куда-то еду. Кровать плавно потряхивает. Появляется приятный
запах еды и чистого белья.
- Аккуратно, на бок ее. И руку зафиксируй, чтобы капельницу не
дёрнула.
Меня заботливо укрывают мягким одеялом. Только сейчас я осознаю,
как замёрзли мои ноги. А теперь хорошо, уютно.
- Это из-за неё главный рвёт и мечет?
- Ага, - шепчутся рядом со мной молодые голоса. - Кто ж знал,
что она блатная. По скорой привезли. Пончики в магазине
покупала.
- Вот дура, это ж надо. Живот болит, а она пончики есть пошла.
Ещё и очередь отстояла в самую дорогую пышечную.
- Кто их богатых разберёт...
Дверь закрывается. Я согреваюсь, а после начинаю постепенно
засыпать. Кажется, мне даже становится легче...
Иван
Холодная вода приятно стекает каплями по коже. Подтягиваюсь на
руках и сажусь на край борта, наслаждаясь последними спокойными
секундами утра. Сейчас начнётся...
- Доброе утро, Иван, - мой личный помощник Виктор подаёт мне
полотенце.
- Доброе...
- В девять у нас встреча по аренде складов аккумуляторного
завода, в одиннадцать - приём отделочных работ по храму.
Телевидение, журналисты подъедут к двум часам в ресторан. Им нужно
будет дать небольшую пресс-конференцию по поводу отравления
сальмонеллой.
