Феррари. Грация, стиль, мощь.
Артур уважал эту благородную марку, поэтому, заработав после
завершения магистратуры в Гарварде свои первые настоящие деньги,
сделал себе подарок. Машину подогнали прямо к аэропорту – таково
было желание нового владельца, и сейчас Вишневский, подняв верх, с
удовольствием рулил по запруженным улицам вечерней столицы. Ловил
лицом встречные порывы ветра, скупо улыбался прохожим на светофоре,
даже подмигнул какой-то робкой студентке, хоть жест и остался
незамеченным, в виду закрывающих глаза очков-вайфареров.
Сколько же он не был дома? Чуть больше четырех лет. Четыре
долгих года не прошли для него зря: он повзрослел, окреп, вырос.
Чему-то научился, кого-то нашел, кого-то забыл, от чего-то устал...
Жизнь крутилась словно водоворот, завертев в этой воронке массу
всего разнообразного, всего так просто и не перечислить.
Получив диплом, он не поехал сразу обратно домой, остался, чтобы
набраться опыта в крупнейшей инновационной компании Америки.
Впахивать приходилось в прямом смысле день и ночь, и вернуться в
родные пенаты он решил только тогда, когда окончательно понял, что
созрел создать что-то свое.
Скучал ли он? Там казалось, что нет, элементарно было не до
ностальгии. Но вернувшись обратно, вдохнув знакомый с раннего
детства пропитанный смогом воздух, увидев величественные шпили
Успенского собора, грязновато-серые воды Москвы-реки, понял –
скучал. Скучал по крепкому рукопожатию отца, скучал по матери.
Скучал по их добротному загородному коттеджу, где прошла
практически вся его сознательная жизнь.
Четыре года, с ума же сойти. А пролетели словно один яркий
день.
Припарковав машину у ворот и достав единственный, хоть и
довольно весомый чемодан, Вишневский, рассекая прогулочным шагом
мощеную булыжником дорожку, направился прямиком к дому.
Ну ничего тут не изменилось, совершенно. Тот же фонтан, те же
туи высаженные в шахматном порядке, та же кованая беседка и кусты
ухоженных белых роз.
И гостевой дом тот же...
Только одно отличие сразу бросилось в глаза – маленькая
темноволосая девочка, что увлеченно играла во дворе на расстеленном
прямо на газоне цветном одеяле.
Вишневский чуть притормозил, замер, ощущая как заколотилось
сердце, словно прибой об острые прибрежные скалы.
Стало как-то тревожно. Странно. Не по себе. А почему, он даже не
мог ответить.
– Артур! Ну наконец-то!
На порог вышла мать и, спустившись со ступеней, обняла
загулявшего на долгие четыре года сына. Прижалась, расцеловала в
обе щеки, потом взяла за руки и отошла на шаг назад, любуясь своим
что уж – удивительно складным ребенком. И пусть выше на голову и с
прилично отросшей бородой, дети для матери всегда дети.
– Какой же ты стал… красивый. Хотя ты и был, но теперь!
– Ой, ладно, мам, не начинай. Вчера только по фейстайму
говорили, – улыбнулся Вишневский, кинув быстрый взгляд на
ребенка.
Девчушка что-то складывала из конструктора, хмурилась, кажется,
даже ворчала, и не смотрела в их сторону.
Мать перехватила его взгляд, улыбка стала более скупой, нервной
какой-то. Впрочем, моментально оживилась и приобняла его за спину,
между делом подталкивая к двери дома.
– Ну, идем же, там для тебя Галина все самое твое любимое
наготовила. Пошли-пошли! Мы все ужасно скучали.
Артур снова рассеянно обернулся: два кривых хвостика-огрызка,
измазанная чем-то розовая футболка и салатовые лосины "вырви глаз"
на тощих ножках-спичках.
– Мам, а… кто это? – кивнул на девочку.
– Это? Так это Валюша, внучка Галины, – и зачем-то добавила: –
Дочка Аглаи.
Аглая… Веснушка. Маленькая несносная пигалица, которая здорово
так прошлась по его самооценке когда-то. Так, что он, циничный и
хладнокровный волк-одиночка, долго потом еще зализывал душевные
раны.
