Дрожащими пальцами он нащупал что-то мягкое, трепещущее. Ещё
тёплое. Ещё недавно живое, которое бегало, прыгало, дышало,
издавало звуки и запахи. Теперь никаких звуков оно больше издать не
могло. Но запах… запах оставался. Уже немного другой, уже чуть
более кислый, но всё же запах, который манил, дурманил и
притягивал. И в то же время отвращал, навевая чувство
брезгливости.
Кошка… Ему никогда не нравились кошки. Эти маленькие мяукающие
существа вызывали раздражение одним своим видом. Странно, что люди
так часто заводят их у себя дома. Хотя что тут странного? Всё
логично: одни жалкие существа соседствуют с другими, паразитируют
друг на друге.
Но он — не такой. Он всегда знал, что ему не место в этом убогом
мире глупых человечков. Он — другой. Он иной породы, иного племени,
иной крови.
Кровь… Именно она манила его так нещадно. Она тянула его к себе
липкими щипцами и заставляла изнывать от жажды. Кровь, согревавшая
мелких паразитов, должна была согревать его, принадлежать ему.
Сладкая, тягучая, опьяняющая. Но её всегда скрывала под собой
мерзкая шкура, которую люди называют кожей. Он терпеть не мог кожу.
Он ненавидел кожу. Его трясло от необходимости отковыривать и
сдирать грубый некрасивый слой, под которым хранилось то, что ему
так необходимо. Без кожи тела выглядели куда привлекательнее, куда
более симпатичными и лакомыми. Такими сочными и нежными, такими…
беззащитными.
Он невольно улыбнулся, снова ощутив мягкую плоть под пальцами.
Конечно, кошка, даже без шкуры, — далеко не предел мечтаний. Будь
его воля, он никогда бы не опустился до такого. Не стал бы
повторять отвратительные опыты юности. У него ведь получалось
держаться, долго получалось. Было время, что он как будто бы уже
навсегда решил, что жажда над ним больше невластна. Те дни он
помнил смутно. Он вообще теперь многое забывал. И всё это
происходило от жажды, с которой однажды не совладал и опять
сорвался. Чем больше утолял её, тем больше хотелось. Чем больше
чужой крови касалось его клыков, тем меньше он хранил воспоминания
о своём относительно человеческом существовании.
Он всё равно никогда не был человеком. К чему были все эти
ужимки? К чему была эта бесконечная борьба с самим собой? Он — тот,
кто он есть. Не урод и не ошибка природы, нет. И уж тем более не
больной. Напротив, он — высшая форма жизни. И особенно ясно он это
понял прямо сейчас, когда снова оказался вынужден лакомиться
кошкой. Конечно, лучше, чем совсем ничего. Однако жажда всё
явственнее давала понять — под кошачьей шкурой теплится вовсе не
так кровь, которая ему действительно необходима.
Он должен что-то предпринять. Должен напрячь все силы и ум. Он
ведь умный, по-настоящему умный, в отличие от всех этих кошек,
крыс, голубей и их ближайших соседей. Да, ему нужны именно соседи,
которые считают себя высшим звеном эволюции. Ему нужны люди. Это их
отвратительная голая шкура скрывает бесценное сокровище, на самом
деле предназначенная для него.
Опустившись на четвереньки, он поднёс к лицу окровавленную
тушку, закрыл глаза и ещё раз втянул ноздрями терпкий аромат.
Мерзость…
Но скоро всё изменится. Скоро он найдёт способ выйти на
настоящую охоту. Очень скоро он утолит свою жажду и станет
невероятно счастливым.
В замызганное окно служебной «Шохи» дважды постучали. Никита
Верещагин, всего на пару секунд закрывший глаза, тут же подскочил с
испуга и на автомате схватился за подъёмный механизм. Над
опустившимся стеклом в салон проникла женская рука с зажатым
листком бумаги.
— Возьмите, пожалуйста, молодой человек, — произнесла незнакомая
женщина, лица которой Верещагин так и не успел запомнить, после
чего она тотчас разжала пальцы и быстро убралась прочь.
