Последние километры дороги были похожи на медленное погружение в холодную воду. Асфальт, истертый до седых проплешин, давно сдался, уступив место каменистой грунтовке, что змеилась между пологими холмами, покрытыми жесткой, выгоревшей травой и редкими, скрюченными от ветра соснами. Машина Ильи, городской седан, созданный для гладких шоссе, протестующе гудел, переваливаясь через ухабы. Подвеска стонала при каждом толчке, и этот звук, низкий и жалобный, казалось, был единственным ответом, который давал этот край чужакам.
Илья вел машину, сосредоточенно хмуря брови. Его пальцы крепко сжимали руль, костяшки побелели. Он смотрел на дорогу как на инженерную задачу: здесь выровнять, тут подсыпать гравия, вон тот поворот слишком крутой, нужно будет продумать подъездные пути. Его мозг, привыкший к чертежам и расчетам, уже прокладывал невидимые линии будущего отеля, видел, как строгие, чистые формы из стекла и бетона вырастут из этого дикого пейзажа, вступая с ним не в конфликт, а в сложный, выверенный диалог. Он видел в этом вызов, профессиональный Эверест. Морская Тишь была не просто местом, а возможностью доказать всем, и в первую очередь себе, что он способен творить, а не только исполнять.
Рядом, в пассажирском кресле, затихла Алина. Она не смотрела на дорогу. Прижавшись щекой к холодному стеклу, она глядела на пейзаж, и в ее больших, обычно ясных голубых глазах отражалась свинцовая тяжесть неба. Она молчала уже почти час, с того самого момента, как они свернули с последней более-менее приличной трассы. Ее молчание было плотным, почти осязаемым, и Илья чувствовал его кожей, как чувствуют приближение грозы.
– Почти приехали, – сказал он, нарушая тишину. Голос прозвучал слишком бодро, неестественно в этом сером, безмолвном мире. – Еще пара поворотов, и увидим городок. Андрей писал, что дом найти легко, он стоит на отшибе, на холме. Лучший вид на побережье.
Алина не ответила, лишь медленно провела кончиком пальца по запотевшему изнутри стеклу, оставляя тонкий, влажный след. Она видела не потенциал для строительства, а лишь унылую, суровую красоту, от которой веяло не вдохновением, а вековой тоской. Камни, похожие на обломки костей гигантского зверя, низкое небо, готовое в любой момент пролиться холодным дождем, и ветер. Он не стихал ни на минуту, завывая в щелях кузова, пригибая к земле чахлые деревья. Этот ветер казался ей живым существом, старым и злым, которое не радо было их появлению.
– Ты замерзла? – Илья бросил на нее короткий взгляд, полный заботы и легкого раздражения. Он любил ее безмерно, но ее способность впитывать и отражать любую, даже самую мимолетную меланхолию окружающего мира иногда выводила его из равновесия. Он строил мир из фактов и цифр, она – из ощущений и предчувствий.
– Нет, – тихо ответила Алина. – Просто… странное место. Оно будто нежилое.
– Как это нежилое? – усмехнулся Илья. – Тут люди веками живут. Рыбаки. Крепкий народ. Просто мы отвыкли от такой первозданности. В Москве каждый клочок земли чем-то занят, кричит, требует внимания. А здесь – тишина. Пространство. Дышать можно.
Но Алина чувствовала, что эта тишина была обманчивой. Под ней скрывалось что-то еще – напряженное ожидание, затаенная боль. Она была художником, ее глаза и душа были настроены на тонкие вибрации мира, и сейчас все ее существо гудело от низкочастотного, тревожного сигнала, исходящего от этой земли.
Наконец, за очередным поворотом, им открылся вид на Морскую Тишь. Городок не спускался к морю, а скорее цеплялся за скалистый склон, словно боялся соскользнуть в свинцовые, беспокойные воды залива. Два десятка домов из потемневшего от времени и соли дерева, сгрудившихся вокруг крохотной площади с облупленным зданием, над которым висела выцветшая вывеска «Продукты». Узкие, кривые улочки стекали к пристани, где покачивались на волнах несколько старых сейнеров, покрытых ржавчиной и облепленных ракушками. Ни одного яркого пятна, ни одного цветка в палисаднике. Все было выкрашено в цвета моря и камня: серый, бурый, грязно-зеленый. Над крышами вился дым из печных труб, который ветер тут же рвал в клочья и уносил прочь.
